В эти недели я ежедневно, до и после обеда, находился в пути: в штабах корпусов, у артиллерийских командиров, в дивизиях, полках, батальонах и на артиллерийских наблюдательных пунктах. Поэтому я слишком хорошо знал, как обстояло дело в наших частях и соединениях. Полки насчитывали по нескольку сот человек. Мне припоминается донесение одной снятой с переднего края роты, в боевом составе которой был один офицер и восемь рядовых. Как можно было с этими растаявшими частями и подразделениями завершить бой за Севастополь, когда 54-й ак стоял перед бухтой Северная, а 30-му ак предстояли тяжелые бои за захват позиций на Сапунских высотах?»
(Для справки: в те годы немецкий пехотный полк имел по штату 3049 человек, а пехотная рота — 201 человека.)
И Манштейн, по своему обыкновению, идёт на авантюру, но, правда, поскольку эта авантюра закончилась успехом, то приходится писать, что он пошёл на полководческий риск. Повторю: после выхода немцев на северную сторону Севастопольской бухты она стала препятствием перед собственно Севастополем. Но это надо было быть советским адмиралом, чтобы считать это препятствие непреодолимым. В ночь на 29 июня небольшие немецкие силы на резиновых лодках тихо переправились через бухту и захватили восточную окраину Севастополя. И их при этом никто не расстрелял на воде — проспали! Ну и какие проблемы с военной точки зрения? Немцы переправились только со стрелковым оружием, следовательно, нужно было их тут же атаковать и сбросить в бухту.
Сколько на этот момент оставалось сил в Севастополе, трудно сказать, но Манштейн пишет, что он на конечной фазе операции взял в плен 40 тыс. человек, т. е. даже с учётом брехни Манштейна это минимум, который оставался в строю, поскольку основная масса защитников погибла позже. Кроме этого, накануне, 27 июня, в помощь севастопольцам высадилась 142-я стрелковая бригада. У переправившихся через бухту немцев, напомню, были только винтовки и пулемёты против севастопольских орудий, миномётов, танков…
Однако произошло следующее. Адмирал Кузнецов в своих воспоминаниях описывает это так:
«В последние дни июня обстановка в Севастополе резко ухудшилась. В это время командующий оборонительным районом Ф. С. Октябрьский вместе с членом Военного совета Н. М. Кулаковым телеграфировал: «Москва Кузнецову; Краснодар — Буденному, Исакову. Исходя из данной конкретной обстановки, прошу разрешить мне в ночь на 1 июля вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также и самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова И. Е. Противник прорвался с Северной стороны на Корабельную. Боевые действия приняли характер уличных боев. Оставшиеся войска сильно устали, хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко увеличил нажим авиацией, танками. Учитывая сильное снижение огневой мощи, надо считать, что в таком положении мы продержимся максимум 2–3 дня».
Надо сказать, что воспоминания адмирала Кузнецова очень долго не попадались мне в руки, и все суждения о данном моменте Севастопольской эпопеи я черпал из «Полководца» В. Карпова, а этот полковник, надо сказать, довольно-таки беспринципный, в своём произведении представил дело так, как будто Сталин насильно в последний момент заставил севастопольских полководцев эвакуироваться, чтобы сберечь столь ценные кадры. Мне и в голову не могло прийти, что это они заставили Сталина себя спасать.
Эта телеграмма беспрецедентна и вряд ли имеет хоть какие-нибудь аналоги в военной истории всего мира. Более того, если бы такое и было, то вряд ли у кого хватило ума такое опубликовать. Ведь вдумайтесь в суть изложенного.
Во время боя, причём в тот момент, когда командование войсками особенно необходимо, полководец практически шантажом требует от власти, чтобы та обезглавила сражающуюся армию, отдав её тем самым на растерзание врагу, и спасла этого полководца. Полная потеря не только чести (её, надо думать, у Октябрьского и Кулакова никогда и не было), но и совести! В своей трусливой подлости они даже не обсуждают вопрос: а что же будет с солдатами? Этим адмиралам плевать на них, для них главное — спасти свои жизни. Ну, о какой обороне Севастополя могла идти речь, если трусливая полководческая сволочь думала только о своей шкуре? Ни малейшего понятия о солдатской чести!
Не хочу идеализировать немцев, у них тоже было не всё так просто, и к концу войны и немецкие генералы вели себя не одинаково. Но сопоставьте поведение генералов.
Через полгода в окружение под Сталинградом попала 6-я немецкая армия Паулюса. И не только у Паулюса, но и у подавляющей массы попавших в окружение не только генералов, а и офицеров даже мысли не возникало бросить своих солдат и вылететь из котла. В окружение под Сталинградом попала и 16-я танковая дивизия немцев, которой командовал генерал танковых войск Ганс Хюбе. Пока Хюбе с дивизией сидел в котле, у немцев формировался 14-й танковый корпус, и Гитлеру потребовался командир, чтобы этот корпус возглавить. Он приказал Хюбе вылететь из котла и принять командование этим соединением. Хюбе отказался выполнить приказ Гитлера, послав тому телеграмму (сравните с телеграммой Октябрьского): «Я привёл своих солдат в Сталинград и приказал им сражаться до последнего патрона. А теперь покажу им, как это делается». Вот это поведение полководца, который не брякает по любому поводу: «Честь имею», — а просто её имеет. Между прочим, Ганс Хюбе потерял в предшествовавших боях руку, т. е. был инвалидом. А средний генерал РККА, чувствуется, тоже был инвалидом, но только таким инвалидом, который ещё до войны потерял совесть.
Что касается Хюбе, то Гитлер послал в котёл четырёх своих телохранителей, те с помощью Паулюса заманили Хюбе в штаб 6-й армии и силой вывезли Хюбе из котла. А что касается советских флотоводцев, то они оказались сильнее, вернее, хитрее Сталина. И чтобы это понять, давайте поставим себя на место Сталина и логически прикинем: что нам теперь делать? О том, что нам нужно сделать на его месте, чуть позже, а сейчас о том, что делать с Октябрьским, — что тому отвечать? Ведь вариантов ответа ему всего два: запретить отъезд, приказав драться, и разрешить отъезд.
Запретить? Но ведь драться Октябрьский не будет, если бы он хотел драться и не дрожал за свою шкуру, то не послал бы телеграмму, ультиматумом оговорив срок своей сдачи в плен — «максимум 2–3 дня». Этот трус сочтёт себя жертвой, которую Сталин определил на смерть, и запросит спасения у Гитлера, т. е. через 2–3 дня сдаст Гитлеру Севастополь. Итог будет один и тот же, но Геббельс растрезвонит на весь мир, что на милость немцам сдался командующий Черноморским флотом СССР с десятком генералов и адмиралов и со всем гарнизоном. Пропагандистский ущерб будет колоссальный, так как это создаст прецедент для других советских генералов, которые до этого хотя и попадали в плен, но вместе с войсками не сдавались. А здесь Октябрьский прямо предупреждает, что сдаст Севастополь вместе с армией — он ведь ни слова не говорит о её эвакуации, но зато излагает причину капитуляции — «войска сильно устали».
Таким образом, по отношению к Октябрьскому у нас выбора нет — надо разрешать этому трусу и его «ответственным работникам и командирам» удрать из Севастополя. Это на тему того, что отвечать Октябрьскому. Но это не всё. Октябрьский — это тля, а нам нужно спасать солдат и матросов, сражающихся в Севастополе, от дезорганизации, вызванной отсутствием командования. Но прежде я продолжу цитату из воспоминаний Кузнецова: