«Теперь евреи снова придумали махинацию! Снова они действуют своими давно известными методами: замалчивать вещи, которые им не подходят. Еврейское агентство прессы, придумавшее эту махинацию, довольно дерзко и нагло, в открытую признает намерение евреев убить молчанием и похоронить без шума катынское дело, после того как уже было разбито столько
фарфора. Это чисто по-еврейски. Таким путем думают затушевать исчезновение 12 тыс. польских офицеров». Соответствующий пункт должен быть включен сегодня в лозунг дня…»
И наконец:
«…Глубокое впечатление, которое произвело все это дело на польский народ, необходимо изображать снова и снова…». [281]
По поводу последней мысли Геббельса следует сказать, что уже после войны специалисты по рекламе нашли, что для реального воздействия на покупателя необходимо, чтобы он услышал или увидел рекламу не менее 70 раз. Геббельс это прекрасно знал из анализа методов действия еврейской прессы, поэтому он сам ищет и дает указания журналистам искать поводы говорить и говорить об «убийстве евреями поляков» в Катыни. Чтобы вся Европа об этом запомнила навсегда.
«Министр рекомендует всю полемику, включая и внутри страны, с целью заинтересовать немецкую общественность, направить на эту тему и вести ее так тщательно, как это делали раньше евреи во время казни Якубовского, во время процесса над ложно обвиненным в государственной измене Беллерьяном и т. д., когда они месяцами скакали вокруг этих дел», – передает указание Геббельса его заместитель, а уже сам Геббельс учит: «В продолжительных рассуждениях лондонского радио на польском языке, например, между прочим, говорится: «Битва, которую ведет немецкая пропаганда в Катынском лесу и на весы которой она бросает свыше 10 тыс. убитых, может иметь большое значение для исхода войны, как какая-нибудь битва, в которой участвуют тысячи живых. Нельзя допустить, чтобы немцы выиграли эту битву. Этим мы не хотим сказать, что эту битву не следует вести и что в ее течение не следует вмешиваться. Для этого вмешательства имеется только один путь: цепь немецкой лжи может быть разбита только правдой». Это именно то, чего мы хотим! Мы заставили врага болтать и должны поддерживать эту болтовню путем выдвижения все новых утверждений». [282]
Одновременно немцы принимают ряд ужесточающих мер к европейским евреям, особенно это коснулось тех, кто проживал в Польше. До 1943 г. евреи жили в гетто. Чем были эти гетто на самом деле, сегодня сказать трудно, поскольку сегодня сионистской пропагандой они превращены в некие тюрьмы. Однако по пробивающимся сообщениям о том, что в еврейских гетто было свое управление, своя полиция, своя денежная система, в них функционировали рестораны, публичные дома и казино, возникают сомнения в том, были ли эти гетто действительно похожи на тюрьмы, или они были похожи на те «гетто», которые сегодня настроили «новые русские» вокруг Москвы и в престижных районах столицы. К этой мысли приводит тот факт, что еврейские гетто организовывались в центрах польских городов и полякам вход в эти гетто был воспрещен, хотя евреи могли свободно их покидать. Но в 1943 г. гетто были упразднены, а евреев из них переселили в трудовые лагеря, в которых заставили работать на Рейх. Если учесть, что в гитлеровской армии служило 150 тысяч тех, кому Израиль сегодня без проблем присвоил бы израильское гражданство [283] , то такое переселение, возможно, и не было для Гитлера простым вопросом, но куда денешься – Европе надо было показать строгость к евреям в ответ на их зверства в Катыни. Между прочим, именно в тот момент, когда Геббельс раскручивал Катынское дело, в Варшавском гетто вспыхнуло восстание переселяемых в Освенцим евреев. Восстание подняли коммунистически настроенные евреи при поддержке таких же поляков. Немцы при помощи польских жандармов утопили это восстание в крови, и сведения об этом поступили в Лондон к правительству Польши в эмиграции одновременно с первыми сообщениями немецкой пропаганды о Катынском деле.
Для союзников гитлеровская антисоветско-антисемитская кампания не была чем-то неожиданным, поскольку, как я уже сказал, немцам больше просто нечем было сплотить Европу. Прекрасно это понимали и руководители СССР: если не поляки, то нашлись бы еще какие-нибудь «убитые советскими евреями» европейцы, о которых Геббельс начал бы вопить: «Центр тяжести нашей пропаганды в ближайшие дни и далее будет сосредоточен на двух темах: атлантический вал и большевистское гнусное убийство. Миру нужно показать на эти советские зверства путем непрерывной подачи все новых фактов. В особенности в комментариях надо, как это частично уже было, показать: это те же самые большевики, о которых англичане и американцы утверждают, что они якобы изменились и поменяли свои политические убеждения. Это те же самые большевики, за которых молятся в так называемых демократиях и которых благословляют в торжественном церемониале английские епископы. Это те же самые большевики, которые уже получили от англичан абсолютные полномочия на господство и большевистское проникновение в Европу». [284]
Участвовать в дискуссиях по Катынскому делу союзникам было нельзя – это означало игру на руку Геббельсу: пока он говорил сам, то это для многих в Европе было очевидной пропагандой, но когда он оспаривал какие-либо утверждения прессы союзников, то то, что он ведет пропаганду, становилось малозаметным. Даже простое и очевидное утверждение о том, что немцы Катынским делом преследуют только пропагандистские цели, давали немцам повод снова обрушить на европейцев поток грязных помоев Министерства пропаганды Рейха.
«По поводу вражеской клеветы, что наши данные о преступлении в Катыни являются пропагандистской битвой, нужно сказать следующее:
«Это не пропагандистская битва, а фанатичная жажда правды. Для нас, конечно, эти польские офицеры не являются вопросом главным и национальным. Нас касается только тот факт, что большевики не изменились, что об обновлении большевизма вообще не может быть никакой речи, что это те же кровожадные псы, которые набросились на русское дворянство, которые убили латвийское дворянство и латвийскую буржуазию – латвийских врачей, адвокатов и т. д., которые так страшно свирепствовали в Бессарабии, которые точно так же хотели свирепствовать в Финляндии, – поэтому и поднялся этот маленький 2,5-миллионный народ, которые и в других частях Европы стали бы так же свирепствовать.
Первое, что бы они сделали: устранили бы выстрелом в затылок тех, кто хоть немного имеет в голове мозга, так, как это случилось с теми 12 тыс. польских офицеров и молоденьких прапорщиков».
Вообще нам нужно чаще говорить о 17—18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом еще просили разрешить послать домой письмо и т. д., т. к. это действует особенно потрясающе» [285] , – требовал от своей бригады доктор Геббельс.