Мы пытались взять Кенигсберг с ходу, но без успеха, нас отвели, и мы проделали Данцигский коридор, остановились у города Гдыня, ездили через Сопот в Данциг — большой порт — за трофеями. Тылы остались в лесу около Гдыни, а мы, ремонтники, ездили на сотни километров вокруг и восстанавливали наши «СУ-85».

За месяц-полтора до Победы был суд над моим первым наводчиком Геной Новоселовым, мы уже с ним давно расстались — он ушел во взвод разведчиков, был необыкновенно храбр, приводил языками высших офицерских чинов Германии. Последним его трофеем был штаб воинской части во главе с командиром. Он уже имел орден Красного Знамени за Румынию, третьей и второй степени ордена Славы, был представлен к ордену Славы первой степени. Судили его, как я узнал позже, за убийство по пьянке капитана-отпускника из какой-то части. По показаниям свидетелей, виновником был капитан-алкаш. Суд проходил в частном доме какого-то бауэра, нас в зал не пустили, мы сидели под окном и слушали. Приговор таков: 7 лет тюрьмы, все награды сняты, Славу первой степени ты уже не получишь, ваше последнее слово. Генка сказал: «Прошу меня отправить на передовую, я искуплю вину своей кровью в бою». Судья ответил: «Теперь обойдемся и без вас, война вот-вот кончится». Дальнейшая судьба Генки мне неизвестна, но в 80-е годы наш однополчанин киевлянин Ляпин Вадим Трофимович нашел сестру Генки. Она живет в Крыму, прислала мне письмо и фото Генки и написала, что последняя весточка от брата была в августе 1945 года — письмо, брошенное с поезда. Она говорит, что, наверное, его часть шла на Восток для войны с Японией. Она не знала, что Генка был осужден. Кроме перечисленных наград ему, как я уже говорил, по требованию пехотного командира полка должны были присвоить звание Героя Советского Союза, но Лыков был против, а дальнейшие награды он получил в отсутствие нашего командира полка Лыкова, который по пьянке наконец поломал ребра и уехал лечиться в Москву.

Об авторе: Близнюк Николай Иванович, родился 24 февраля 1920 г., село Дроздовка, Черниговской губернии. 1940 г. — окончил Нежинский техникум механизации сельского хозяйства. 1940 г. — призван в РККА, 79-я горно-артиллерийскаядивизия, 80-й арт. полк. Участник Великой Отечественной войны, с 29.09.1941 г. по 09.05.1945 г. провел на передовой за вычетом ранения. До ранения — артиллерист, после ранения — механик-водитель самоходно-артиллерийской установки «СУ-85». 1951 г. — окончил Киевский сельскохозяйственный институт, агроном плодоовощевод с уклоном агролесомелиорация (Сталинский план преобразования природы). До 1953 г. работал в Средней Азии мелиоратором. В 1953 г. Сталинский план ликвидировали, экспедиция расформирована. С 1953 г. работал агрономом в винсовхозе «Гро-на» Измальского района Киевской области. С 1958 г. вернулся на родину и работал агрономом в колхозе. С 1961 г. работал агрономом в колхозе «Октябрь», Калининский район Краснодарского края. С 1970 г. агроном Брюховец-кой коноплесеменной станции Краснодарского края. С 1987 г. — пенсионер.

Ю.И. Мухин
Отец

Я хочу написать о своем отце. Почему? По трем соображениям. Во-первых, я полностью разделяю мысль Ярослава Гашека в предисловии к его «Похождениям бравого солдата Швейка», где он о причинах написания романа о столь незначительном герое поясняет: «…Он не поджег храма богини в Эфесе, как это сделал глупец Герострат для того, чтобы попасть в газеты и школьные хрестоматии. И этого уже достаточно».

И мой отец не поджигал свою страну и не предавал свой народ — он ее строил и его защищал. И этого уже достаточно. Об остальных причинах написания повести я скажу в конце.

* * *

Хотя я и прожил с отцом безвыездно 24 года, а потом каждый отпуск проводил дома, но, к сожалению и стыду, очень мало знаю его биографию. Как-то очень мало в семье приняты отвлеченные разговоры, не имеющие отношения ктем вопросам и проблемам, что решались семьей в это время. Не то что в семье были какие-то строгости или чрезмерный официоз, как, скажем, в семье князей Болконских в романе «Война и мир», нет. Более того, я, например, в отличие от детей многих украинских семей, обращался к отцу и матери, дедушке и бабушке на «ты», хотя сам отец обращался к своим родителям, как требуют украинские обычаи, только на «вы».

Просто дух семьи был таков, что рассматривать отца в качестве попа, которому нужно исповедоваться, можно поплакаться в жилетку, не приходилось. Не принято это. И отца тоже было непросто вызвать на какие-либо воспоминания или откровения, хотя я и старался. Как-то, когда я уже имел своих детей, пытался уговорить отца написать воспоминания для внуков, но не смог. Не охотник отец писать, и даже в совсем недавнее время, когда он был квартальным и ему нужно было заполнять на жителей своего квартала многочисленные списки на водку, масло и прочее, выписывать справки и делать записи в домовых книгах, он привлекал в помощь маму, которая и на пенсии продолжала исполнять должность секретаря.

Одно время я решил использовать технику — купить магнитофон или диктофон и попросить отца надиктовать воспоминания. Не получилось. Мало того, что это по-прежнему не вызвало у него энтузиазма, но и годы, к сожалению, уже взяли свое.

Спрашиваю:

— Папа, расскажи, как жилось до войны? — Да, в общем, тяжело.

— А продукты сколько стоили?

— Дешево… Пойдешь на базар с 15 рублями, полную сумку принесешь и мяса, и овощей.

— А получал ты сколько?

— …Наверное, рублей700.

— А, скажем, костюм, сколько стоил?

— Рублей 200–300.

— Значит, ты мог каждый месяц покупать по костюму? — …Получается — мог.

— А сколько у тебя их было? — Один.

— Так на что ты деньги тратил?

— …Наверное, проедали…

Раньше, конечно, мне надо было за это дело взяться, проявить больше энергии при расспросах. А то ведь все, что знаю об отце, поступало как-то случайно. Помню, отец подметал улицу перед домом, остановился с соседом переговорить, а мы, детвора, устроили тут же, на обочине дороги, соревнования по прыжкам в длину. Отец, глядя на нас, вдруг рассказал соседу, что в сорок первом немцы сбили их с высотки и, установив на ней пулеметы, открыли огонь по убегающим нашим. «Мы бежали, — вспоминал отец — с одним лейтенантом. Ему пуля оторвала подошву сапога, и он был ранен в пятку, но заметил это тол ь-ко тогда, когда мы отбежали от немцев километра на два. А внизу была речка, неширокая, но все же как до того забора». Отец показал на забор противоположной стороны улицы, отмерив этим взмахом метров 7–8: «А я плавать не умею. Что делать?! Пришлось ее перепрыгнуть. Откуда силы брались?»

Смешно сказать, но даже о довольно интересных (по меньшей мере, для меня) подробностях своего рождения я узнал случайно, на четвертом десятке жизни за рюмкой водки от старшего брата, который, кстати, тоже поразился моему незнанию этого факта.