Угрозы же в отношении евреев были далеко не пустыми. За ними на оккупированных территориях Советского Союза началась настоящая охота СС и гестапо.
В прифронтовой полосе евреи уничтожались айнзатцкоммандами. В рейхскомиссариатах, в генерал-губернаторстве и в Транснистрии оставшиеся в живых после действий айнзацгрупп евреи вынуждены были переселяться в гетто. В каждом захваченном нацистами городе или местечке военные власти сразу же издавали приказы, обязывавшие евреев регистрироваться и носить желтые нашивки, с тем чтобы они выделялись среди остального населения. Евреев вынуждали выходить на принудительные работы. В крупных городах нацисты изолировали их в обнесенные колючей проволокой гетто, которые охранялись вооруженными патрулями. Там люди вели нищенское, полуголодное существование.
Тех, кто выживал в гетто или не попадал туда, отправляли в концентрационные лагеря. Как мы уже знаем, все они находились в непосредственном ведомстве гестапо. Что собой представляли такие лагеря и как там обращались с людьми? Вот что об этом сказано в одном из отрывков книги Г.В. Клокова:
«Депортация евреев из гетто в лагеря смерти проводилась регулярно. Прибывавшие на железнодорожные станции под предлогом приведения себя в порядок после дороги направлялись в «душевые». В помещение подавался газ «циклон В» — и через пять минут люди, находившиеся в газовой камере, погибали. В Освенциме за один день подобным образом убивали 12 000 человек, тела которых впоследствии сжигались в печах крематория.
… Отпираются и отодвигаются двери вагонов. Вдоль поезда слышатся одни и те же команды: «Всем выходить! Ручную кладь забрать с собой! Весь тяжелый багаж оставить в вагонах!» Первыми выходят мужчины: жмурясь от света, прыгают вниз — полтора метра, потом помогают женщинам, детям и старикам, а затем принимают вещи.
Прибывшие люди выглядят жалкими, грязными, пыльными. Показывая на рот, они протягивают миски, чашки и плачут от жажды. В вагонах остаются лежать мертвые или неспособные двигаться больные. Эсэсовские охранники строят способных идти в две шеренги. Крики разлучаемых людей. После многочисленных команд колонны трогаются в противоположных направлениях. Трудоспособные мужчины направляются в сторону рабочего лагеря. Остальные двигаются к лесу. Заключенные в полосатых одеждах вскарабкиваются в вагоны, выволакивают оттуда багаж и трупы.
В колонне почти две тысячи человек: женщины с младенцами на руках, цепляющиеся за юбки детишки, старики и старухи, подростки, больные, сумасшедшие. Они движутся по пять человек в ряд по шлаковой 300-метровой дороге, проходят во двор, попадают на другую дорогу, в конце которой двенадцать бетонных ступеней ведут в огромный, стометровой длины подвал. Вывеска на нескольких языках гласит: «Бани и дезинфекция».
Десятки скамеек, сотни пронумерованных вешалок. Охранники кричат: «Всем раздеться! Дается десять минут!» Некоторые матери пытаются спрятать младенцев в кучах одежды, но они быстро обнаруживают себя. Сопровождаемая по бокам охранниками толпа обнаженных людей через большие дубовые двери медленно перемещается во второе помещение, такое же большое, как и первое, но абсолютно пустое, если не считать поддерживающих потолок четырех толстых квадратных колонн, расположенных с интервалом в двадцать метров. В нижней части каждой колонны металлическая решетка. Помещение заполняется людьми, двери закрываются. По траве, растущей на крыше сооружения, подпрыгивая, едет небольшой фургон со знаками Красного Креста. Останавливается. Из машины появляются офицер СС и врач в противогазах, несущие четыре металлические канистры. Из травы через двадцать метров друг от друга выступают незаметные бетонные трубы. Врач и эсэсовец поднимают крышки на трубах и высыпают желтовато-лиловое зернистое вещество. Снимают противогазы и закуривают на солнышке. Тишина в помещении нарушается лишь глухим стуком, раздающимся в дальнем конце помещения позади чемоданов и груд еще не остывшей одежды… Двери открываются. Трупы навалены в одном конце; руки искусаны, исцарапаны. Входит зондеркоманда в резиновых сапогах и фартуках, в противогазах. Скопления газа держатся на уровне пола до двух часов. Обмывают из шлангов скользкие трупы. Чтобы оттащить их к четырем двухдверным лифтам, на кисти рук набрасываются веревочные петли. Крематорий с пятнадцатью печами работает на полную мощь. Трупы из лифта выгружаются на конвейер. Кровь стекает в бетонный желоб. Стоящие с обеих сторон парикмахеры бреют головы. Волосы собирают в мешки. Кольца, бусы, браслеты и другие украшения бросают в металлический ящик. В конце конвейера зубная команда, состоящая из восьми человек, крючками и щипцами удаляет изо рта погибших золотые зубы, мосты, пломбы. Трупы сбрасывают в печи с металлических тачек. В лагере таких газовых камер с крематорием четыре. Пропускная способность каждой — по 2000 трупов в сутки; итого 8000…» [28]
На цыган фашисты охотились, как на дичь. Они подлежали такому же немедленному уничтожению, как и евреи…К старому дворнику школы пришел немецкий солдат, потребовал, чтобы старик взял лопату и шел за ним. Они пришли в парк культуры, там другой солдат караулил девушку-цыганку. Старику велели копать яму. Когда она была готова, девушку столкнули в нее, но она стала кричать и карабкаться, тогда солдат стал бить ее лопатой по голове и засыпать землей. Но она боролась за свою жизнь и поднималась, но уже с большим трудом, а он снова и снова бил ее по голове. Наконец, все было кончено, немцы засыпали яму и притоптали…
В связи с этим нельзя не вспомнить и о Бабьем Яре на окраине Киева, в котором было уничтожено не без участия гестапо 100 тысяч советских граждан. В заключение этой главы приведем отрывок из книги писателя Анатолия Кузнецова, который описал все происходившее со слов очевидцев:
«…В этот момент они вступили в длинный проход между двумя шеренгами солдат и собак. Этот коридор был узкий, метра полтора. Солдаты стояли плечом к плечу, у них были закатаны рукава, и у всех имелись резиновые дубинки или большие палки. И на проходящих людей посыпались удары.
Спрятаться или уклониться было невозможно. Жесточайшие удары, разбивающие сразу в кровь, сыпались на головы, на спины и плечи слева и справа. Солдаты кричали «Шнель! Шнель!» и весело хохотали, словно развлекаясь, они исхитрялись как-нибудь покрепче ударить в уязвимые места.
Все закричали, женщины завизжали. Словно кадр в кино, перед Диной промелькнуло: знакомый парень с ее улицы, очень интеллигентный, хорошо одетый, рыдал. Она увидела, что люди падают. На них тотчас спускали собак. Человек с криком подхватывался, но кое-кто оставался на земле, а сзади напирали, и толпа шла прямо по телам, растаптывая их. У Дины в голове от всего этого сделался какой-то мрак. Она выпрямилась, высоко подняла голову и шла как деревянная, не сгибаясь. Ее, кажется, покалечили, но она плохо чувствовала и соображала, у нее стучало только одно: «Не упасть, не упасть».
Обезумевшие люди вываливались на оцепленное войсками пространство — площадь, поросшую травой. Вся трава была усеяна бельем, обувью, одеждой.