В общем, досталось и хазарам, и славянам. Но ни те, ни другие не покорились. Первыми оправились от потерь и заявили о себе северяне. За угон и убийство сородичей они рассчитались сурово и сполна. В 750-х гг. армянские хроники сообщили о нашествии «севордиков», а арабы называли их «саваржди». На этот раз они одни, без хазар, нахлынули шквалом на Азербайджан, взяли штурмом и разрушили город Шамхор, опустошили окрестности Гянджи.
А хазарам наместник Закавказья Ясид бен Усаид-асСулам попытался напомнить, что они обещали стать мусульманами и подданными халифа. Ответа он не получил. В 754 г. Ясид решил повторить поход Мервана. Но как только он миновал Дарьяльское ущелье, его встретило войско хазар и их друзей. Бои были упорными, кровопролитными, и прорвать оборону Ясид не сумел. Полегло немало его подчиненных, и наместник занервничал – ведь его наступление должно было навлечь ответные удары. Поэтому он предложил кагану заключить мир. И на этот раз мир заключили на равных, о подчинении Хазарии халифу больше не вспоминали. Границей признавался Кавказский хребет.
Впрочем, Ясиду и впрямь требовалось заботиться не о приобретении новых владений, а о безопасности имеющихся. Арабская держава уже рушилась. Палач Грузии и победитель Хазарии Мерван стал последним халифом из династии Омейядов. В Персии разгорелось очередное восстание, Мервана убили. Мятежники возвели на престол династию Аббасидов, перенесли столицу из Дамаска в Багдад. Но узурпаторов признали не везде, нашлись другие кандидаты на власть. В середине VIII в. халифат распался на части.
До нас не дошло ни одного имени славянских князей, военачальников, воинов, участвовавших в этой столетней войне. Даже из хазарских каганов мы знаем лишь некоторых. Летописей наши предки еще не вели. А противников имена не особо интересовали. Они писали обобщенно о сражениях с хазарами, «русами», «севордиками». Но эти безымянные бойцы, бросавшиеся в отчаянные рубки на Тереке, поливавшие врага стрелами у стен Дербента, устлавшие пылью собственных костей дороги Закавказья – они победили. Защитили родную страну от самых грозных завоевателей той эпохи. И не одну страну, а всю Восточную Европу.
Европа в эпоху раннего Средневековья представляла собой довольно сумрачную картину. Франки, бургунды, лангобарды, баварцы, англы, поделившие Римскую империю, утратили собственную культуру, стараясь перенять римскую. Но и ее быстро растеряли. Награбленные богатства потратились и истлели. Вся знать западных королевств была неграмотной, не говоря уж о простонародье. Население в непрерывных войнах уменьшилось. Города разрушались. Некогда возделанные равнины Франции, Англии, Италии, заросли дремучими лесами. В этих дебрях то там, то здесь, гнездились замки феодалов.
Короли раздавали земли вассалам за службу, но обязательства быстро забылись. Герцоги, графы, бароны мало считались с монархами, воевали с ними и между собой. У франков короли из династии Меровингов вообще лишились реальной власти. Они только сидели с важным видом на официальных приемах, а все дела решал майордом (управляющий двором). От него зависел и сам король. Летописец Эйнгард сообщал: «Даже расходы на весьма скудное питание оплачивал майордом, и то в зависимости от настроения. Если королю надо было куда-нибудь поехать, ему подавали, как простому крестьянину, повозку, запряженную быками».
Те германские народы, которые остались за пределами бывших римских владений – саксы, датчане, шведы, норвежцы, сохранили старые традиции. Жили племенными княжествами и королевствами, исповедовали древние языческие верования. В честь Одина пленных или рабов резали, в честь Тора вешали, бога плодородия Фрейра ублажали похабными обрядами [113].
На фоне упадка Европы резко выделялась блестящая Византия. Но она была очень противоречивым государством. Византия оказалась хранительницей высокой античной культуры, донесла ее остатки до будущих поколений. Она создала и собственную неповторимую культуру, христианскую. Империя была средоточием, сердцем мирового христианства, в ней прославились многочисленные святые подвижники, отцы Церкви, трудились замечательные богословы, архитекторы, иконописцы. Но со всем этим соседствовали совершенно иные явления. Константинополь жил в роскоши, это был город придворных, вельмож, крупных купцов. А при них неплохо кормились толпы слуг, мелкие перекупщики, ремесленники. Официальное благочестие ничуть не мешало лжи, коварству, корыстолюбию, разврату.
Империю губила ее гордость. Ведь она по-прежнему называлась Римской, считалась даже не наследницей Рима, а отождествляла себя с ним. Всячески выпячивала статус ведущей мировой державы. Теперь в Византии не только римлян, но и коренных греков было уже мало. В городах перемешались огречившиеся армяне, сирийцы, выходцы из Малой Азии. Но они упорно величали себя «ромеями», цеплялись за римское наследство. Узурпаторы, усаживаясь на трон, принимали римские и греческие имена, Апсимар становился Тиберием, Вардан Филиппиком.
Правда, претензии на мировое первенство уже давно показали свою несостоятельность. Выяснялось, что Византии далеко до легендарного римского могущества, она постепенно теряла провинции. Но понятие лидерства переосмыслили, политику подкрепили религией. Если империя является оплотом христианства, в этом и состоит ее первенство. Христиане приналежат Церкви. А руководство Церкви – подданные императора. Значит, он выступает повелителем всех христиан мира. По сути интересы Византии и отдельных ее монархов приравняли к заповедям Самого Господа. В таком случае стоило ли стесняться с «варварами», соблюдать договоры с ними? Польза христианству, то бишь империи, неизмеримо выше. И если императора убил более сильный соперник, это тоже может быть полезно империи, читай – христианству.
Но ведь и само христианство не было единым. Триста лет оно существовало в тайных общинах. В каждой были свои проповедники, понимали учение по-разному. Когда христианство вышло из-под запрета, выплеснулись противоречия. Ариане считали Иисуса Христа не Богом, а человеком, на которого снизошел Святой Дух. Монофизиты – Богом, но не человеком. Несториане принижали святость Богородицы. Сторонники Савелия разделяли Св. Троицу на трех богов. Монтанисты и донатисты отрицали покаяние. А чтобы очиститься от грехов и достичь «спасения», лучшим способом видели «мученичество»: истязали сами себя, друг друга, а то и заставляя посторонних убивать себя. Император Ираклий хотел найти компромисс между православными и монофизитами, а в результате породил еще одну ересь, монофелитство. Этот разброд Церковь трудно и настойчиво преодолевала на шести Вселенских Соборах. Вырабатывался Символ Веры, разоблачались и осуждались лжеучения.
Но и язычество, казалось бы, побежденное, дало неожиданную поросль. Оно тоже было неоднородным. Простые люди искренне верили в древних богов. Ходили в святилища кланяться статуям, несли им свои нехитрые жертвы. Добросовестно исполняли обряды, доставшиеся от предков. Уж какие есть, а так было принято – в одних странах исцарапать себе лицо в честь возлюбленного богини, отдаться ради нее первому встречному, в других устроить общее пьяное беснование. Самые увлеченные по-прежнему готовы были искалечиться, отдавать богам жизни, чужие или свои. Население языческого Рима с энтузиазмом подхватило культ «матери богов» Кибелы, и сенат несколько раз расследовал дела о массовых сектах с членовредительством и человеческими жертвоприношениями [85]. Тянулись и к сирийскому Элагабалу, к арабской богине любви, для которой резали девочек.