Царь и без Никона не упускал церковных дел, относился к ним внимательно и заботливо. В Москве в данный период открылась чудотворная икона Пресвятой Богородицы Утоли моя печали, а в Тобольске — чудотворная Казанская-Тобольская икона, в ее честь была построена церковь. Основывались новые монастыри — Белобережская пустынь под Карачевом, Исакова пустынь в Пошехонье. Но строить их приходилось теперь не за государственный счет, а собирая с разрешения Алексея Михайловича частные пожертвования по России.
Из-за военных расходов страна испытывала колоссальные финансовые трудности, нарастали перегрузки. Казна все шире вынуждена была чеканить медные деньги. Это вело к инфляции, медные рубли быстро обесценивались, а цены, соответственно, росли, вызывая недовольство в народе. Пробовали ограничивать максимальные цены правительственными распоряжениями — не помогало. Продавцы соглашались уступать товар цо твердым ценам — но серебром. А медью — плати дороже. Возник нелегальный обмен — за 1 серебряный рубль давали 4, а потом уже и 15 медных. Серебро стало исчезать из оборота, его скупали и припрятывали. А это, в свою очередь, заставляло правительство выпускать новые партии медных денег. Жалованье войскам тоже платили медью — а на Украине и в Белоруссии ее принимать отказывались.
Недовольство усугубилось тем, что в некоторых местах власти додумались выкачивать припрятанное и налоги собирать только серебром. Что укрепляло в народе мысль — медные деньги «ненастоящие». А вдобавок страну наводнили фальшивые монеты. За их изготовление ловили, били кнутом, ссылали. Результата это не давало. Постановили усугубить кару и рубить руки. Но… медь стоила в 20 раз дешевле серебра, выгоды получались слишком значительными, и фальшивомонетчики все равно рисковали. Зачастую подобным промыслом занимались сами же монетные мастера. Попробуй, проследи, из какой меди он чеканит деньги, из «государевой» или из частной? И монеты не отличишь…
В общем-то, справедливости ради, надо отметить: несмотря ни на что, положение русских крестьян и горожан оставалось не в пример лучше, чем во Франции, Голландии или Англии. Ни голода, ни нищеты, ни разорения не наблюдалось. Мобилизационные повинности оставались очень умеренными, разве это много — 1 лошадь с 60 дворов (с 600–700 человек)? А рекрутские наборы охватили всего 8 тыс. человек, остальное добирали добровольцами. Но русские даже и от таких тягот давно отвыкли. Они традиционно жили в благоденствии и изобилии, особенно «избаловались» в данном плане москвичи. Война шла далеко, их собственной безопасности вроде не угрожала. А необходимость подтягивать пояса раздражала и озлобляла.
Ну а коли есть недовольство, то нашлись и смутьяны. 25 июля 1662 г. в Москве на Лубянке кто-то прибил анонимную прокламацию, обвиняющую в изготовлении фальшивых денег… ну ясное дело, изменников-бояр. Илью и Ивана Милославских, Федора Ртищева, гостя Василия Шорина. (Что являлось чистейшей чушью — например, Ртищев был известен абсолютным бескорыстием. Все свои личные доходы он отдавал на благотворительность, а когда царь хотел пожаловать своему другу боярство, он отказался, упросил оставить его в окольничих.) Сотский Григорьев доложил о пасквиле в Сретенскую земскую избу, оттуда послали дворянина Ларионова и дьяка Башмакова снять бумагу. Но собравшаяся толпа возмутилась — «измену» покрывают! Заставляли Григорьева зачитать анонимку, он отказался. Вызвался читать стрелец Ногаев — толпа пошла по улицам, оглашая «обличение» и обрастая новыми людьми. Потом разделилась. Одни двинулись в Коломенское, где находился царь, другие отправились грабить дома «изменников». Шорин успел укрыться в Кремле, но мятежники схватили его 15-летнего сына и побоями заставили «свидетельствовать», что его отец сбежал в Польшу «с боярскими грамотами».
А в Коломенском Алексей Михайлович справлял рождение дочки Феодосии и стоял на обедне в церкви, когда явилась толпа. Царь вышел сам. Велел разойтись по домам, а он, мол, сейчас приедет в Москву и разберется в обвинениях. Его хватали за платье и пуговицы, требовали клятвы. Он пообещал «сыскать» все по справедливости и даже «ударил по рукам» с заводилами. Успокоенная толпа повалила назад, но встретила другую — громившую дома, распаленную и шедшую в Коломенское с «показаниями» сына Шорина. Обе людских массы соединились и опять отправились к царю. К ним в одиночку выехал воевода Хованокий, потребовал разойтись — дескать, царь вам уже пообещал разобраться. Ему ответили, что уважают его и царя, но пусть Алексей Михайлович все-таки выдаст на расправу бояр. Хованский ускакал, приехал Стрешнев, тоже просил успокоиться. Возбужденная толпа бросилась на него с кольями, ему пришлось на коне броситься в Москву-реку и уплыть на другой берег.
Царь как раз собирался ехать в город, у крыльца строился конвой стрельцов — и тут подошли бунтовщики. Он снова пробовал уговаривать, но уже и его не слушали. Требовали немедленно выдать «изменников», а иначе, мол, сами сейчас перетряхнут дворец и достанут их. И, видя, что толпа неуправляема, государь пошел на крайность. Стрельцы дали залп, в суматохе — кто поверх голов, кто по людям. И бросились вперед, разгоняя народ своими полицейскими плетками. Мятежники сразу ударились в панику и побежали. Пострадавших насчитывали до 7 тыс. Некоторых убило или ранило пулями, многие в бегстве задавили и покалечили друг друга, около 100 человек утонули, бросаясь в реку. Несколько сот участников беспорядков арестовали. После следствия, которое вел Хованский, заводчиков казнили, остальных высекли или сослали. Но «медные бунты» и волнения прокатились и в некоторых других городах.
А между тем война-то продолжалась. Правда, Юрий Хмельницкий после своих поражений потерял всякий авторитет, от него стали отпадать сторонники, он отрекся от гетманства и ушел в монастырь. Но правобережные полковники к левобережным не примкнули, а избрали своего гетмана, Тетерю. Гетманская смута дополнилась церковной. Митрополита Киевского Дионисия Балабана за поддержку Выговского и поляков здешнее духовенство сместило и избрало на его место Черниговского епископа Лазаря Барановича. Который открыто не признавал главенства Московской патриархии и напрямую сносился с патриархом Константинопольским. России это не нравилось, в Москву вызвали нежинского протопопа Максима Филимонова, посвятили в сан епископа Мстиславского и Оршанского под именем Мефодия и послали в Киев местоблюстителем престола. Но этого назначения не признавало украинское духовенство…
А Мехмет-Гирей, явившийся было на помощь Хмельницкому, после его отречения не хотел возвращаться без добычи, и его орды снова покатились по Украине. Разорили Вышгород, переправившись здесь на левый берег Днепра. По преданию, один из татар пытался переплыть на иконе Богородицы, но был унесен течением и чуть не утонул. Икону донесло до киевского Братского монастыря, тут выслали лодку, татарина спасли, и он, устрашенный, решил креститься. А икону, названную Киево-Братской, перенесли в монастырь. Крымцы же обрушились на окрестности Чернигова, разорив все селения. И здесь прославилась еще одна икона, Ильинская-Черниговская. Захватив Ильинский монастырь, его полностью разграбили. Но икону, висевшую в церкви в драгоценном окладе, чудом не тронули. Не нашли и монахов, прятавшихся в Антониевой пещере и усердно молившихся. А потом грабителям показалось, что идут русские, и они в панике удрали.