А из Москвы, пользуясь Смутой, сбежал сын Кучума Ишим. И принялся поднимать жителей Сибири против русских, разнося слухи о крушении Московского государства. В 1608 г. его подручный Урус-мурза совершил налет на Тюмень, погромил хозяйства служилых и два юрта местных татар. В погоню за ними отправился атаман Дружина Юрьев с отрядом казаков, “служилой литвы” и татар, догнали за Исетью, разгромили и отбили полон. Но дальше “кучумовичи” породнились с калмыками — и вот тогда-то заполыхало в полную силу. К их союзу примкнули енисейские киргизы, “кузнецкие татары”. Нападения пошли постоянно. Деревни и мелкие острожки горели и погибали вместе с защитниками. Более крупные города кое-как отбивались. Хотя с другой стороны, эта угроза помогла сплотить вокруг русских тех же хантов, манси, иртышских и обских татар, не ожидавших для себя от “кучумовичей” и ойратов ничего хорошего. И поддержка “ясачных” во многом способствовала успешной обороне.
Новый фронт мог возникнуть даже на Севере. Один из палачей Москвы, капитан Маржерет, вовремя уехавший в Европу, вместе с несколькими английскими офицерами подкатывался к британскому королю Якову I с проектом послать эскадру в Архангельск и захватить “бесхозные” районы России. Другой авантюрист, Штаден, обращался с подобными предложениями к германскому императору Рудольфу II, королям Дании и Швеции, высчитывая, сколько для этого надо кораблей, пушек и солдат. Аналогичные планы обсуждались при испанском дворе. Однако Яков был мудрым и взвешенным политиком, и авантюру отверг, хорошо понимая, что даже призрачная удача поссорит англичан с русскими и не окупит выгод, которые Британия имела от торговли.
Тем не менее было сделано несколько попыток самим проникнуть в Сибирь. В 1607–1608 гг Гудзон по договору с английской Московской компанией совершил два плавания, но не смог пробиться через льды. После чего он перешел к голландцам и предпринял третью экспедицию в Карское море. Его команда испугалась суровой погоды, взбунтовалась, а на обратном пути судно отнесло к Америке, где Гудзон открыл новую бухту — место будущего Нью-Йорка. Испанского Филиппа III возможность захвата русского Севера заинтересовала. Но очень уж не с руки получалось, весь путь туда пролегал мимо протестантских государств и оказывался под потенциальными ударами англичан, голландцев, датчан и шведов. Императору Рудольфу из-за войн с братом было не до того. А шведы, как уже отмечалось, пробовали подчинить Север ультиматумами и воззваниями, но применить силовые меры не могли — кораблям пришлось бы идти мимо Норвегии, а она принадлежала враждебной им Дании.
Тем не менее, и без северного фронта Россия очутилась в кольце врагов. Да и внутренний развал давал себя знать. “Казанское государство” во главе со своим лидером дьяком Шульгиным кочевряжилось и торговалось, пыталось сохранить некую самостоятельность и отказывалось присягать Романову. Не признала царя и Астрахань с Лжедмитрием IV — она в период безвременья разбаловалась и привыкла никому не подчиняться. А Заруцкий старался раздуть новый пожар Смуты. Он со своими отрядами разграбил Коломну и ушел добывать “воренку” Рязань. Был отражен воеводой Михаилом Бутурлиным, но захватил слабее укрепленный г. Михайлов. Сюда к нему стекался всякий сброд, и под знаменами “царевича Ивана Дмитриевича” набралось 3 тыс. чел. Сперва решили взбунтовать крестьян, призывая их громить поместья. Но вскоре и крестьян совершенно достали, поскольку с ними бандиты тоже не церемонились, грабили и насильничали.
Вот в таких условиях Михаилу довелось принимать царство. Армии не существовало. Не было уже корпуса стрельцов, невозможно было собрать дворян и летей боярских “конно, людно и оружно”, поскольку их поместья были разорены, не имелось ни коней, ни людей, и не на что было вооружиться. Вместо прежних грозных полков действовали лишь небольшие отряды, собранные с миру по нитке. Когда Михаил Федорович прибыл в Ярославль, его встретила толпа с челобитными — в Смутное время грамоты на поместья служилым раздавали все, кому не лень, и Шуйский, и самозванцы, и поляки, и семибоярщина, и земские правительства, и возникла полнейшая путаница. А купцы, посадские и крестьяне жаловались на разорение, просили помощи. То же самое повторилось в Ростове.
Когда царь добрался до Троице-Сергиева монастыря, увидел вдруг группу дворян, израненных и раздетых донага — разбойники обобрали их в Мытищах, и им чудом удалось остаться в живых. А сразу вслед за этим примчались в панике беженцы, сообщившие, что “воровские казаки” захватили и грабят Дмитров… Борьбу за восстановление России приходилось начинать чуть ли не с нуля, “подручными средствами”. Казанцев угрозами и церковными увещеваниями все же вразумили, они принесли присягу. О безобразиях разбойников царь направил грамоту в Москву. Земский Собор распорядился зачитать ее в Успенском соборе перед ополченскими казаками и атаманами, и те на кругу постановили самим унять бандитизм, выделив отряды для патрулирования дорог. А в Москве и слободах назначили земских “объезжих голов” для наблюдения за порядком.
Несколько казачьих станиц отправили в Псков — помочь единственному городу Северо-западного края, который еще сопротивлялся иноземцам. Еще 2,5 тыс. казаков ушли в Калугу и остановили появившиеся у ее стен авангарды Сагайдачного. Особую опасность представлял Заруцкий. Все оборонительные и созидательные меры ничего не стоили, если бы ему удалось вновь развязать гражданскую войну. Против него назначили Ивана Одоевского, приказав ему собирать рать из служилых Владимира, Суздаля, Рязани, Тулы, Брянска, Ельца, Тарусы. Атаман узнал, что на него скликают силы и из Михайлова ушел к Лебедяни. Одоевский в конце апреля выступил за ним. Заруцкий стал отступать к Воронежу, но в мае царское войско догнало его. Бились в степи два дня “беспрестанно”. Однако атаман уже терял авторитет у казаков, имя “воренка” после избрания Михаила привлекало все меньше, а примкнувший сброд был сомнительными вояками. Одоевский победил, отбил всю артиллерию, обоз. Заруцкий бежал на Медведицу, 2,5 тыс казаков отдилились от него, пошли в Москву и принесли повинную. Но и Одоевский не добил врага. В степях рыскали татары, а дворянам и детям боярским южных городов вовсе не улыбалось оставлять свои края беззащитными. Войско вернулось в Тулу.
Царь между тем въехал в Москву, торжественно встреченный Земским Собором и ополчением. 11 июля Михаила венчали на царство в Успенском соборе. Были награждены руководители освободительного движения. Дмитрий Трубецкой получил в вотчину богатую Вагу, Пожарского пожаловали в бояре, Минина в думные дворяне. Но правительство сформировалось крайне слабое. 16-летний Михаил никогда к правлению не готовился, комплексовал. И, естественно, выдвинулись родственники. Это тоже можно было понять, после стольких лет междоусобиц кому можно было доверять, кроме родни? Но отец царя Филарет оставался в плену, а толкового и мудрого дядю Ивана Романова оттерли в сторону. Михаил целиком оставался под влиянием матери, недалекой инокини Марфы, а главными советниками стали родственники по ее линии, Борис и Михаил Михайловичи Салтыковы. Они не были изменниками, как их дядя Михаил Глебович Салтыков, Борис участвовал в освободительном движении, пусть и на вторых ролях. Да вот только людьми были неумными, крайне вздорными и тщеславными.
Посольство, отправленное в Речь Посполитую с предложениями о мире и размене пленных, вернулось ни с чем. Поляки избрания Михаила не признали, объявив “законным” царем своего Владислава. Приходилось воевать, а казна была пуста совершенно. Например, коломенский воевода докладывал: “Денег твоему Госудереву Величеству собрать нальзя. Не с кого”. Рязанский архиепископ писал, что край “разорен до конца”. Уцелевшие дворяне и дети боярские предпочитали оставаться в поместьях, чтобы восстановить хозяйство, а при необходимости защитить близких. Но другие служилые, потерявщие все, что имели, потянулись в Москву — единственное место, где они могли пристроиться к делу и получить хоть какое-нибудь жалование, чтобы прокормиться. Началось формирование армии.