Обретя потенциального союзника на одном фланге, Москва активизировала связи с другим союзником, Турцией. А Мурад IV и сам стремился упрочить отношения. В 1627 г. посол Кантакузин привез в Москву его грамоту, где султан выражал желание считать Михаила Федоровича “братом”, а Филарета — “отцом”, предлагал использовать ситуацию, сложившуюся в связи с шведским нападением, и начать совместные действия против поляков. Филарет отвечал: “Мне с королем Сигизмундом за его неправды, как и сыну нашему, в мире и дружбе никакими мерами быть нельзя”. И был заключен договор. Кантакузин, как православный, “за великого государя Мурада крест целовал, что ему с царем Михаилом Федоровичем в дружбе быть…, помогать царскому величеству, а на недругов его и польского короля стоять за одно”. При этом султан брал обязательство запретить “крымскому царю и ногаям и азовским людям на московские земли войной ходить”, но и от России требовал призвать к порядку донских казаков. В Раздоры пошли уже более суровые повеления. Филарет категорически приказывал прекратить набеги, грозя: “Или того себе чаете, что мы, великий государь, не можем с вами управиться?”
Не тут-то было. Когда в Стамбул с Кантакузином в 1628 г. отправилось ответное посольство дворянина Яковлева и дьяка Евдокимова, попутно везшее жалование казакам, на Дону оно узнало, что атаман Каторжный с эскадрой уже находится в море. Дескать, “нынешнего государева указа не знали”. Правда, Каторжного турки побили у Трапезунда. Но другой отряд вместе с запорожцами разорил несколько селений в 200 км от Стамбула. Послы начали переговоры о замирении казаков. И те, вроде, соглашались: “Помиримся, турецких городов и сел брать не станем, если от азовцев задору не будет, если на государевы украины азовцы перестанут ходить, государевы города разорять, отцов наших и матерей, братьев и сестер, жен и детей в полон брать и продавать не станут. Если же азовцы задерут, то волен Бог да государь, а мы терпеть не станем…” Короче — помирили. Но условия оказались невыполнимыми. Кто уж кого опять “задрал”, но едва послы прибыли в Турцию, узнали, что казаки напали на Крым, разграбили и сожгли г. Карасу и Минкуп.
Условия и впрямь были невыполнимыми. Мурад, если бы и хотел, не мог унять татар. Угоны “ясыря” были их обычным промыслом. Но и казаки не на шутку “разбаловались”. Разумеется, их рейды были не только местью за набеги “бусурман”. Добыча-то доставалась богатейшая. И хотя многие при этом погибали, порой из походов возвращалось не более половины казаков, дело считалось очень выгодным. Привозили золото, ткани, оружие, иногда и “полон” набирали. На одних турчанках и татарках женились сами казаки, окрестив их, других выкупали соплеменники, третьих продавали — за подобным товаром приезжали персидские, армянские, еврейские купцы. Ну а когда на Дон приходили очередные грамоты, что “царь и патриарх на казаков кручиноваты, какими обычаями вы там делаете не по нашему указу”, казаки ничтоже сумняшеся отписывали — дескать, жалования не хватает, вот и приходится “с нужды и бедности на море зипунов доставать”. И в результате отношения донцов и азовцев до такой степени запутались взаимными претензиями и озлоблением, что распутать их стало практически невозможно.
Между тем Филарет понимал, что никакой союзник не принесет русским на блюдечке Смоленск и Северщину. И начал не торопясь, исподволь готовиться к войне. В Москве расширялся и модернизировался Пушечный двор. Было возведено 2 каменных цеха вместо прежних деревянных, построена “кузнечная мельница”, чтобы “железо ковать водою”, имелся свой полигон для испытания орудий. И иностранцы характеризовали Пушечный двор, как “литейный завод за Поганкиным бродом, где льют много пушек и колоколов”. Строились 2 “пороховых мельницы”. А во главе Пушкарского приказа был назначен энергичный Михаил Борисович Шеин, герой Смоленской обороны. С англичанами, датчанами, голландцами и шведами начались переговоры о закупках оружия. Не из-за того, что сами его делать не умели — речь шла о приобретении мушкетов новых образцов. Приглашались на службу иностранные офицеры.
Семейные дела государя шли благополучно. Евдокия исправно рожала ему детей. В 1628 г. появилась дочь Пелагея (правда, прожила она недолго). А 19 марта 1629 г. родился сын Алексей Михайлович, что пышно отмечалось всей Россией, звоном колоколов, молебнами, раздачами милостыни, амнистией преступников — династия Романовых упрочилась, обрела наследника! В международных делах Россия тоже занимала все более заметное место.
Густав II Адольф добился значительных успехов, взял Ригу. Однако укрепленных городов в Лифляндии было много, война затягивалась, а стоила она дорого. Да и войско требовалось кормить, а при тогдашних обычаях боевых действий Прибалтику за 3 года разорили вконец. И шведский король стал подумывать о более прочных связях с Московй, отправив посольство Монира и Бернгардта. Просил продать беспошлинно 50 тыс. четвертей хлеба. Но в своей грамоте уже определенно указывал, что воюет он с общим врагом, и если, мол, поляки и “папежники” одолеют, то “станут искать погибели и русских людей и искоренения старой греческой веры”. Поэтому “пора уже Вашему Царскому Величеству подумать, как соседям помочь и как свое уберечь”. К войне Россия была еще не готова, и от союза Филарет воздержался. Но хлеб шведам закупить разрешили.
Обозначился в Москве и посол Ришелье. Кардинал в это время взял курс на развитие национальной промышленности — хотя бы по производству предметов роскоши, чтобы меньше денег утекало за границу. Для расширения шелкоткацких мануфактур требовался шелк-сырец, поступавший из Персии, что в условиях османско-иранской войны было затруднительно. А турецкие посредники, достававшие шелк в обход фронта, заламывали несусветные цены. Однако наложились чисто французские особенности. Если сам Ришелье был великолепным дипломатом, то должности послов, весьма почетные и хорошо оплачиваемые, распределялись не по способностям, а так же, как и другие должности — в награду знати или за мзду. И в Порту, просить Мурада о свободном транзите через его территорию, отправился Луи де Ге де Курменен, очень знатный, но настолько же бестолковый. А постоянный посол Франции в Стамбуле, де Сизи, был плутом, каких мало, запутался в долгах у тех же турецких купцов и с их подачи миссию успешно провалил.
Тогда Ришелье отправил де Ге с аналогичной просьбой в Данию и Россию. С разгромленными датчанами договорились легко, они в данный момент цеплялись за любых “друзей” и согласились вдвое снизить пошлины на провоз товаров через свои проливы. А вот в России гонор француза обернулся настоящей комедией. Еще на границе, в Новгороде, де Ге отказался ехать слева от пристава — место справа считалось более почетным. Но посол представлял короля, а пристав — самого царя. Поэтому пристав тоже не уступал и поинтересовался, почему же дипломат не позаботился раньше узнать о русских обычаях? Тот объявил, что здешних обычаев он знать не желает, “встал на телегах, да и говорит, что ему учинен позор, и что он за сей позор смерть примет”. Дескать, “буду стоять, где стою, корм покупать на свои деньги, а слева не поеду”.
Нашли выход — две подводы с приставами поехали рядом, а француз — между ними. “По дороге французы государевым людям обиды чинили, а посол их не унимал, и приставов они не слушались”. В Москве де Ге стал требовать, чтобы ему подавали только французские вина, чтобы для визита к царю ему идти не пешком, а ехать в возке, а представляться государю в шляпе и при шпаге (во дворец вход с оружием был запрещен). Наконец, уладили и это. И посол изложил просьбы — о беспошлинном транзите с Персией и открытии католических церквей для французских купцов. В открытии церквей отказали. А насчет транзита с радушной улыбкой развели руками — мол, помилуйте, да мы и сами продадим вам шелк так дешево, что вам не понадобится ни в какую Персию ехать! О том же отписали Людовику XIII и выпроводили наглеца. Это было одно из немногих дипломатических поражений Ришелье, недооценившего партнеров.