Царь знал о его благочестивой жизни, учености, о его успехах по благоустройству Соловецких островов. Но был еще один весомый агрумент в пользу его кандидатуры. Именно то, что вся его деятельность проходила далеко от столицы, от политики, борьбы церковных группировок. В этой борьбе он был заведомо «нейтральным», должен был удовлетворять все стороны, мог объективно разобраться, что же творится в Церкви.
Но… еще не доезжая до Москвы, по дороге, против св. Филиппа была организована провокация. Он был всего лишь скромным игуменом, и официально государь пригласил его только для «совета духовного», однако новгородская верхушка уже откуда-то знала, на какой пост его прочат! Собрала и выслала к нему огромную делегацию, которая вывалила ему кучу жалоб и просила ходатайствовать перед царем об отмене опричнины. Интересно, правда? Почему такие просьбы и жалобы не передавались через своего архиепископа — находившегося в Москве? У новгородской знати были близкие и прекрасные отношения с Пименом. Почему обязательно потребовалось загрузить проезжего игумена? А он-то что? Он был человек доверчивый, искренний. Раз просят — его долг передать.
В столице Пимен и его партия сразу встретили св. Филиппа враждебно [72]. А когда он добросовестно выложил государю все, что навалили на него новгородцы, тут-то его и попытались подставить. Ну а как же, попался — враг царской политики! Иерархи, близкие к Пимену, оказались вдруг горячими защитниками этой политики, по собственной инициативе обратились к Ивану Васильевичу и «просили царя об утолении его гнева на Филиппа» [69]! Но просчитались. Государь, как выяснилось, никакого гнева на него не держал и на поводу у интриганов не пошел. Он пригласил игумена пообедать с собой, дружелюбно беседовал. Понял, что честного священнослужителя втягивают в дела, в которых он не разобрался. Разъяснял, зачем нужна опричнина [49]. Филипп отказывался от высокого сана, но Грозный уговорил его ради блага Церкви. Поддержала часть иерархов. А чтобы не возникало больше недоразумений, и чтобы Филиппа не впутывали в провокации, царь и митрополит разграничили сферы влияния: Иван Васильевич не вмешивается в церковное управление, а святитель не касается государственных дел. И не просто договорились, а 20 июля 1566 г. письменно зафиксировали такое разделение в официальной грамоте об избрании Филиппа на митрополичий престол [137].
Весной 1567 г. эпидемия чумы пошла на убыль и угасла. Царь начал готовить мощный удар по литовцам и решил сам возглавить армию. Однако и противник успел оправиться. Король сумел набрать со своих налогоплательщиков достаточные суммы, получил новые займы, нанимал солдат. Причем выяснилось, что он и в этой кампании возлагает большие надежды на внутреннюю оппозицию в России. Сигизмунд и Ходкевич, сменивший на посту гетмана Радзивилла, заслали некоего Ивана Козлова, бывшего слугу Воротынских, с письмами к Бельскому, Мстиславскому, Воротынскому и Федорову-Челяднину. Им выражали сочувствие, что они терпят от царя «неволю и бесчестье», приглашали перейти на сторону Литвы, обещая пожаловать уделы и прочие блага. Козлова перехватили русские. В измену четверых своих сановников царь не поверил. Да и Козлов на допросе под пыткой (в XVI в. это было узаконено во всех странах) смог показать лишь то, что должен был передать письма.
Шпиона казнили, а над Сигизмундом и Ходкевичем Иван Грозный подшутил. Сам написал им ответы от имени адресатов. Поддел короля, что он манит бояр «свободой», но является рабом собственных вельмож. Напомнил, что они «и королеву твою Барбару отравою с тобою разлучили, какие тебе про нее укоризны от подданных были». Намекнул, что короля тоже пытались извести, и он «от панов твоих повольства» «повсегда прихварывал и есть не доброго здравия». Царь прекрасно знал генеалогию Гедиминовичей — Мстиславский и Бельский происходили от старших ветвей литовских великих князей и теоретически имели больше прав на престол, чем Сигизмунд. От их лица королю сообщалось: дескать, мы согласны получить уделы, если ты отдашь нам всю Литву, а сам уйдешь в Польшу, и будем все вместе жить мирно под властью царя, он будет защищать нас с тобой и от турок, и от татар, и от императора.
Словом, Иван Васильевич весело поиздевался над недругом, попавшим в столь глупое положение. Но… он ошибался. Не все адресаты были невиновными. Заговор возглавлял Федоров-Челяднин. И предавать ему было далеко не впервой. Он же еще 30 лет назад, после убийства Елены Глинской, будучи «дядькой» государя, предал Шуйским и его, и свою благодетельницу, «мамку» Аграфену Челяднину. А за это унаследовал имения Челядниных, стал одним из богатейших бояр России. Был замешан в нескольких изменах, но всякий раз избегал наказания, достиг высшего чина конюшего. Благодаря заступникам в окружении царя, опричные преобразования не коснулись его огромных вотчин, они раскинулись в разных уездах от Коломны до Белоозера.
Как сообщал Шлихтинг, «много знатных лиц, приблизительно 30 человек» во главе с Федоровым «вместе со своими слугами и подвластными» связали себя круговой порукой и «письменно обязались» совершить переворот. (В данному случае Шлихтингу было незачем лгать, он писал это в докладе королю три года спустя, когда уже сбежал в Польшу. С пропагандистской точки зрения было бы выгоднее, наоборот, представить бояр невиновными.) Среди опричников, охранявших царя, у заговорщиков имелись свои люди. Предполагалось схватить его во время боевых действий и выдать Сигизмунду, а на трон возвести Владимира Андреевича. И если литовский посланец Козлов погиб, то нашлись другие курьеры, изменники установили связь с неприятелем.
Осенью 1567 г. Иван Грозный повелел собирать армию в Великих Луках. Он планировал пройтись вдоль Двины до Риги и захватить крепости по этой реке. Таким образом отрезалась часть Ливонии, на которую претендовал царь, и панов подталкивали к принятию его условий. 20 сентября он выехал помолиться в Троице-Сергиев монастырь и направился на запад. По дороге встретил послов Колычева и Нагого, ездивших в Литву, узнал, что с ними обошлись по-хамски, оскорбляли и унижали. Иван Васильевич задержался в Новгороде, управил накопившиеся местные дела, а 24 октября продолжил путь к своим полкам. Но к нему вдруг стали поступать настораживающие сведения.
Оказалось, что король гораздо раньше русских, еще в сентябре, собрал большое войско в Борисове. Но ведет себя странно — маневрирует вблизи границ, ничего не предпринимая. Чего-то ждет… А от пленных и агентуры узнали, чего именно ждет. Переворота в России! Эти планы подтверждены документально, сохранилась переписка между Сигизмундом и Радзивиллом, где упоминалось — литовцы действительно рассчитывали на выступление оппозиционных бояр [138]. Царь данных документов, конечно, не читал, но он понял: нити заговора в любом случае должны вести к Владимиру Старицкому. Двоюродный брат находился с ним в ставке, Грозный нажал на него, тот перепугался и заложил Федорова со товарищи. Продолжать поход после выявления заговора было бы безумием. 12 ноября у Ршанского яма состоялся военный совет, Иван Васильевич отменил операцию и вместе с Владимиром Андреевичем выехал в Москву.
И надо же, какое «совпадение»! Когда король узнал об отъезде царя, он тоже покинул войска, распустил армию и предоставил отрядам своих воевод действовать самостоятельно. Значительных успехов они не добились. Разорили и пожгли села на Смоленщине, подступили к новой крепости Ула, но их побили и прогнали прочь. Литовцы сумели захватить лишь другую крепость, Копие. Несмотря на то, что неприятель долгое время находился поблизости, она оказалась не готовой к нападению. При атаке воевода Петр Серебряный сбежал, второй воевода Василий Палецкий погиб, гарнизон перебили или пленили.