В Москве об этом узнали и, естественно, встревожились. Была организована операция, чтобы обезвредить опасного предателя. Бельскому направили грамоту, что по молодости лет его прощают, и он может вернуться. Но одновременно обратились к Ислам-Гирею. Великая княгиня и ее окружение отлично знали, что этого разбойника интересуют только деньги, поэтому послали щедрую плату с просьбой выдать или убить Бельского. Но не удалось. Пока деньги и письма везли в Крым, там разыгралась очередная свара, и был убит сам Ислам-Гирей.
Восстановление единовластия в Крыму ничего хорошего Руси не сулило. И Сахиб-Гирей сразу же подтвердил это, ограбив великокняжеского посла. Государю он прислал высокомерные требования выплачивать «дары», направить в качестве посла одного из высших сановников государства, Василия Шуйского или Ивана Телепнева, а вдобавок «запрещал» тревожить Казань, называл ее «моей». Угрожал: «Если дерзнешь воевать с ней, то не хотим видеть ни послов, ни гонцов твоих… вступим в землю русскую и все будет в ней прахом».
Отвечали ему от имени Ивана Васильевича вежливо, но твердо: что Шуйского и Телепнева прислать невозможно, поскольку они «по юности моей надобны в государевой думе», что Казань принадлежит московским великим князьям, «а вы только обманом и коварством» присвоили ее. Правда, крымского хана заверили, что великий князь готов «забыть вины» казанцев и примириться с ними, если они подтвердят присягу на верность. Но говорилось это лишь для отвода глаз. Правительница и бояре хорошо знали цену присягам Сафа-Гирея и, отвлекая Крым переговорами, готовили полки к походу на Казань.
Но он был сорван очередной изменой. Как ранее отмечалось, дядя государя Андрей Старицкий, уехал из Москвы и обосновался в своем удельном княжестве. Пока он поносил великую княгиню только на словах, Елена терпела. Однако он вел себя все более вызывающе. Андрей раз за разом отказывался приезжать в столицу на заседания Боярской Думы, хотя это являлось его прямой служебной обязанностью. Симулировал, объявив себя больным. В войне против Литвы он со своим войском участия не принял, а это выглядело вообще многозначительно. Получалось, что с Сигизмундом враждуют Елена и ее сын, а Андрей сохраняет «нейтралитет». Под предлогом помочь болящему правительница послала к нему придворного врача Феофила, и он нашел князя абсолютно здоровым.
Но Андрей продолжал уклоняться от службы, не без издевки отписывал Елене: «В болезни и тоске отбыл я ума и мысли… Неужели государь велит влачить меня отсюда на носилках?» Когда Старицкому поступил приказ выступить со своими дружинами против казанцев, князь его опять проигнорировал. Конечно, при его дворе у государыни имелись «глаза и уши» — было бы глупо оставлять такого деятеля без присмотра, а Елену никак не приходилось считать доверчивой дурочкой. Стало известно, что в Старице кучкуются недовольные, а дружины, не участвующие в войнах, вооружаются и поддерживаются в боеготовности. Но узнали и о том, что поддерживаются какие-то сношения с Литвой.
Предположили, что князь Андрей собирается бежать к Сигизмунду. К нему послали с увещеванием Крутицкого епископа Досифея, а одного из старицких бояр, приехавших в Москву, арестовали для допроса. Но все данные говорят о том, что замышлялся вовсе не побег. Замышлялся переворот. Вот только подготовку Старицкий завершить не успел. Узнав об аресте своего боярина, он встревожился, понял, что над ним нависла угроза разоблачения — и решился на открытый мятеж. Со всем двором, семьей и воинами он выступил из Старицы на запад, намереваясь «засесть Новгород», где у него имелись связи и сообщники. Начал рассылать грамоты к боярам и дворянам: «Князь великий мал, а держат государство бояре. И вам у кого служити? А яз вас рад жаловати» [53].
Многие поддержали Андрея, стали съезжаться к нему, в том числе видные воеводы князья Пронский, Хованский, Палецкий, бояре Колычевы. Но, собирая войско, он упустил время. А правительница действовало быстро. Боярин Никита Хромой-Оболенский был срочно направлен в Новгород, опередил мятежника и взял ситуацию в городе под свой контроль. А Иван Телепнев-Оболенский с конной ратью бросился в погоню за Андреем. Изменник заметался. Не дойдя до Новгорода, он получил известия, что там его отнюдь не встретят хлебом-солью, и повернул на юг, к литовской границе. Телепнев настиг его у села Тюхоли, развернул своих ратников и готовился атаковать. А Андрей, построив войско к бою, растерялся. Среди его сподвижников пошел разброд. Одни не хотели драться с соплеменниками. Другие мечтали возвести князя на престол и, соответственно, самим получить награды, но их ничуть не прельщала роль изгнанников на чужбине. Да и вообще надежность войска была сомнительной. Для предавшего один раз почему было не предать во второй в надежде купить прощение?
Старицкий предпочел вступить в переговоры. Соглашался сдаться, если ему гарантируют неприкосновенность. Между прочим, характерная деталь — гарантии он просил только для себя. Те, кого он соблазнил и повел за собой, Андрея не интересовали [49]. Что ж, Телепнев тоже не горел желанием лить русскую кровь и дал требуемую клятву. Мятежников привезли в Москву. А здесь Елена выразила гнев своему фавориту. Объявила, что он превысил полномочия и не имел права давать гарантий без ведома великой княгини и государя. Действительно ли Телепнев предлагал простить заговорщика? Или он и Елена преднамеренно разыграли этот сценарий? Мы не знаем. Скорее, вышла «импровизация». Ведь от западных границ воевода никак не мог быстро снестись с Москвой. Однако в Средневековье не только на Руси, но и в Европе нередко практиковалось, что клятва обходилась по формальным признакам. А формальности были вполне соблюдены. Андрей желал клятвы — и получил ее. Телепнев ее не нарушил. Но он и впрямь не мог предрешать волю великой княгини и государя, которые никаких обещаний изменнику не давали.
В итоге-то все сложилось как надо. Опасность ликвидировали, и русские воины остались целы. Так что и гнев государыни на Телепнева вряд ли был искренним и быстро прошел. А вооруженный мятеж был очень серьезным преступлением. Как мы видели, пленных казанцев казнили поголовно именно в качестве мятежников против законного государя. Но в данном случае, учитывая высокое положение изменников, правительница и Боярская Дума подошли мягче. Старицкого заключили в темницу, его жена Ефросинья и сын Владимир были взяты под домашний арест. Князей Пронского, Хованского, Палецкого подвергли «торговой» казни — били кнутом на Торгу (Красной площади). Бояр и других знатных сообщников отправили по тюрьмам и ссылкам. Лишь 30 детей боярских приговорили к смерти, повесили в разных местах на дороге от Старицы до Новгорода.
Ущерб России этот бунт нанес колоссальный. Готовившийся поход на Казань пришлось отменить. Сафа-Гирей и Сахиб-Гирей успели установить связи друг с другом, готовы были действовать сообща. А для Елены выступление Старицкого продемонстрировало ненадежность знати. Поэтому правительница и ее советники предпочли начать переговоры о мире — ладно уж, пускай казанцы согласятся на формальное подчинение Москве. Конечно, понимали, что спокойствия для Руси это не обеспечит, но пытались достичь хоты бы временной передышки. А чтобы обезопасить страну от казанских набегов, государыня повелела строить на этом направлении ряд крепостей — Мокшан, Буйгород, Солигалич. Стали возводилиться новые стены в Балахне, Устюге, Вологде, Пронске, Темникове.