То есть в моем понимании Николай Семенович был не просто пьяницей, но уже и неадекватным человеком. Но зато вполне адекватным был Тишкин, выпускник химфака МГУ (уже это в нашей глуши удивляло – мы у себя вообще никогда не видели выпускников московских вузов), прекрасный знаток химии, умнейший мужик, державший в хорошем, работоспособном состоянии коллектив из более чем сотни женщин. Петрович (я его называл в основном так) лично хорошо знал Барановского и был уверен, что это именно тот, кого нам сильно не хватает. Пришлось положиться на мнение Петровича, добиться должности и принять Барановского.
В это время у меня дома перестал показывать картинку телевизор, а если кто помнит, то тогда телевизионные передачи еще можно было смотреть. Жена вызвала мастеров из телеателье, они час с ним возились и объявили, что понять, что с ним произошло, можно только при помощи осциллографа, а он у них в ателье, поэтому нам нужно привезти телевизор в ателье, и они там с ним займутся. Машины у меня еще не было, тащить телевизор на горбу не хотелось, я позвонил Петровичу и попросил, чтобы он приехал на работу на своих «Жигулях», а в обед мы с ним смотаемся в телеателье.
– Зачем?! – искренне удивился Тишкин. – Ведь у нас теперь есть Барановский.
Короче, на следующий день я попросил Николая Семеновича помочь мне с телевизором, и мы договорились, что он придет часикам к 19. Жду, его нет, закончились занятия в вечернем институте, вернулась с работы жена, уж полночь близится, а Семеныча все нет. Ну, думаю, обманул. Ан нет – часов в 11 звонок в дверь, стоит Барановский и уже о-о-чень хороший. Правда, вид сильно виноватый.
– Юрий Игнатьевич, вы меня очень извините, я пошел к вам, а тут меня друзья задержали, я с ними немного посидел и вот опоздал. Но я сейчас мигом все сделаю.
Я его впустил, поскольку все равно раньше часа ночи не ложился. Тут он выдает:
– Юрий Игнатьевич, а нет ли у вас отверточки, а то я чемоданчик с инструментами забыл там, где сидел.
– Николай Семенович, – обиделся я, – у меня не только отвертка, у меня и тестер есть.
– Нет, тестер ни к чему, дайте отвертку.
А если кто помнит, то на задней стенке телевизоров той поры была крупная предупреждающая надпись «Не снимать – высокое напряжение», и электрический разъем выполнялся так, что при съеме задней стенки телевизор обесточивался. Я дал ему радиоотвертку, Барановский снял заднюю стенку, поставил на место сетевой разъем, подождал, пока нагреются лампы, и начал крутить отверткой, время от времени постукивая по контактам указательным пальцем (руки у него были, как лопаты). При каждом таком постукивании из контакта вылетала к пальцу искра длиною сантиметра 2. Мне, как говорится, поплохело. Пьяный, думаю, сейчас его током так долбанет, что мне придется «скорую» вызывать.
– Николай Семенович, может, все же лучше тестером напряжение замерять?
– Да нет, мне и так все хорошо видно.
Проходит минут 5, и на экране появляются абсолютно четкие картинки сначала первой, а затем и второй программ. А у нас в это время было всего два канала, тем не менее Барановский продолжает внутри телевизора искрить. Я волнуюсь.
– Николай Семенович, да хватит, на этом телевизоре сроду не было таких четких картинок.
– Вы знаете, недавно Павлодарское телевидение начало пробную передачу еще одного канала из Москвы. Об этом пока не сообщается, так я вам настрою еще и третий канал, чтобы потом не приходить.
И что вы думаете? Настроил почти так же четко, как и первые два. И на все у него ушло минут 10.
– Николай Семенович! Мне полагается вам налить, но вы уже в таком состоянии, что я просто не имею права. Давайте просто поужинаем.
– Нет, нет, не волнуйтесь! Работа пустяковая, а я только что хорошо покушал, я пойду.
Ушел. Ну, думаю, Петрович действительно знал, кого на работу приглашал.
Между прочим, потом я выяснил, что для Барановского вообще нет никаких секретов в технике. Те, кто его знал, приглашали его помочь по любому поводу: и лодочный мотор починить, и автомобильный двигатель, и все абсолютно виды бытовой техники. У нас же он сделал чудо – быстро освоил все приборы, и они практически перестали выходить из строя, причем он делал это гораздо лучше, чем в специализированной мастерской в Павлодаре.
Надо добавить, что он был одинок, дочь, по слухам, тоже не очень хорошо устроенная, жила где-то в другом городе, по характеру он был абсолютно безобиден, мягок, абсолютно невозможно представить, чтобы он мог кому-то причинить какое-то зло. В лабораторию он влился «как тут и был», женщины его опекали: «Николай Семенович, идите чайку попить. Николай Семенович, да что вы мотаетесь, посидите с нами».
Приняв на работу Барановского, снял я часть головной боли, стало мне легче работать, но была одна небольшая неприятность. Николай Семенович раза два-три в год попадал в медвытрезвитель. Для меня вообще осталось загадкой, как в нашем городе милиция умудрялась выполнять план по доходам медвытрезвителя. Стоила ночь там, как и везде в СССР, 15 рублей, наличными милиция не брала, а высылала счет на завод вместе с требованием отчитаться перед ней о воспитательной работе с пьяницей. 15 рублей вычитали из зарплаты, пьяницу полагалось разобрать на собрании, и протокол собрания выслать в милицию. Кроме этого, пьяница лишался премии, ему передвигалась очередь на квартиру и т. д. Все это входило в стандартный набор воспитательной работы. Это все понятно, непонятно было, как милиция находит пьяниц? Дело в том, что по этому показателю Ермак выгодно отличался даже от моего родного Днепропетровска, не говоря уже о Москве или городах Урала. За 22 года своей жизни там я только один раз видел отдыхающего на газоне мужика в таком состоянии, в котором его действительно надо было доставить в медвытрезвитель, и то, возвращаясь через 10 минут, я его уже не увидел, т. е. какой-то жалостливый знакомый отволок его домой. Город ведь маленький, у нас и шагу невозможно ступить, чтобы не наткнуться на знакомого. То ли дело было в те годы в Москве, там вечером пройдешься и обязательно где-нибудь да наткнешься на валяющегося алкаша, а в Свердловске, скажем, алкашам и зима была не большой помехой. Зашли средь бела дня на главпочтамт дать телеграмму, а там в тамбуре один лежит и еще один под столом в операционном зале. А на Свердловском вокзале в туалете – прямо под писсуарами. У нас же такого безобразия никогда не было.
С другой стороны, у нас и милиционера увидеть надо было постараться. Разве что на праздники, когда у них появлялся повод надеть парадную форму, да изредка под вечерок увидишь, как по улицам медленно едет милицейский УАЗ – патрулирует, однако. И как Барановский в окружении приятелей мог состыковаться с милицией так, чтобы та могла его у них отобрать, мне было непонятно. Дело в том, что я никогда не видел его упившимся «до положения риз», он всегда стоял на ногах. Я даже шутил, что менты, видимо, пользуются безотказностью Николая Семеновича, и когда у них туго с выполнением плана, то просят его прийти и переночевать у них. Но как бы то ни было, по 2–3 раза в год мне из отдела кадров приходила бумага, что Барановский «опять», и требование о принятии к нему мер воспитательного характера.