То есть укрепления Первой мировой войны представляли собою подземные города, убежища которых располагались на глубине 6–8 метров (вниз вели тридцать восемь ступенек). Как брать такие позиции? Ну, забежит в атаке немецкая пехота на них сверху, а как выковырять французов из-под земли?
Вниз, во все эти крытые хода сообщения, траншеи и убежища немцы посылали штурмовые группы для действительно рукопашного боя. Но чем солдат этих групп вооружить? Винтовка со штыком совершенно не годилась, так как была длинной и цеплялась за стены узких ходов сообщений. И этих солдат вооружали десятизарядным пистолетом «Маузер». Но для стрельбы из пистолета достаточно одной руки, рационально было вооружить и вторую, но чем? Исходя из тактики схваток в таких узких местах, разумно было бы дать им в свободную руку артиллерийский бебут — нечто вроде короткого меча — или турецкий ятаган. Однако у военного министерства Германии до постановки на производство этого оружия из XIX века руки не дошли, и фронтовые немецкие офицеры, импровизируя, вооружали свободную руку солдат заточенными лопатками. Не потому вооружали, что это оружие, а потому, что больше нечем было. Ею, в случае чего, можно было ткнуть в лицо противнику или попробовать ударить по каске… Но, главное, лопатку можно было использовать по назначению — расширить заваленные ходы под землей.
Для комплектации немецких штурмовых групп набирали самых бесстрашных солдат — самых отъявленных головорезов, и благодаря им лопатка в немецкой армии стала символом солдатского бесстрашия. Пистолетами были вооружены многие, а вот пистолетом и лопаткой — только немецкие супермены. В понимании немецких солдат, драться лопаткой — это ох как круто! Вот и возникла эта лопатка в воспоминаниях ветеранов Второй мировой, хотя ей в рукопашных схватках той войны совершенно не было места.
Второй вопрос- из чего у немецких ветеранов возникла потребность брехать про «лопаточные» схватки? Да из того, что они побежденные. Были бы победителями, нужды брехать бы не было.
Они ведь, повторю, прекрасно знали, что их вместе со вшивой Европой 400 миллионов, а русских всего 190, они же понимали, что сами напали на нас, напали, но не победили! Разговоры про монгольские полчища, про морозы под Москвой в 58 градусов — все это хорошо, но для бедных умом. А для солдат оставалась единственная настоящая причина — не победили потому, что были менее мужественными, нежели русские. И для немецких солдат было очень важно забрехать именно это обстоятельство, поскольку немецкие ветераны не только понимали это, но они и видели это.
Дело в том, что начиная с прусского короля Фридриха II, а скорее всего, и раньше принципом немецкой армии было уничтожение врага не холодным оружием, а огнем. До Первой мировой немецкую пехоту, скорее всего, еще учили штыковому бою, по крайней мере мой дед в штыковой атаке получил ранение штыком в живот, впрочем, от австрийца. Но перед Второй мировой тактика немцев совершенно не предусматривала никаких сближений с противником до расстояния рукопашной схватки и немецкую пехоту штыковому бою не учили. Все рукопашные схватки той войны навязывались немцам Красной Армией. Это было уже анахронизмом, это стоило нам огромной крови, но это было так, тут уж немецкие ветераны не врали, когда описывали производимый на них эффект от русской атаки, к примеру: «Словно загипнотизированные, они взирали на приближавшуюся к ним бурую как земля стену из одетых в военную форму человеческих тел. Русские бежали ровными шеренгами, ощетинившись длинными штыками винтовок».
Надо сказать, что немцы абсолютно справедливо критиковали подобные методы боя.
«Хенерт знал, что делал. Он смотрел в бинокль и мог уже разглядеть лица русских, но все еще не давал приказа открыть огонь. Чем раньше он сделает это, тем быстрее русские залягут и отползут под прикрытие. Хенерт по опыту знал, что русских необходимо срезать разом — одним решительным ударом. Упорство их пехотных атак граничило с механической тупостью. Даже если десять пулеметов будут выкашивать их ряд за рядом, они все равно не остановятся. Они будут кричать свое «Ура!» и погибать под пулями.
Почему? Зачем? Взятые в плен офицеры и военнослужащие сержантского состава дали ответ на вопрос. В Красной Армии командир лично отвечал за срыв атаки. Соответственно, он будет вновь и вновь гнать солдат на убой, чтобы выполнить приказ. Это не означает, что ему не жалко своих людей, однако отношение к жизни бойца в Красной Армии иное, чем в вооруженных силах западных стран. Передовыми позициями, укрепленными пунктами или угодившими в окружение частями пожертвуют без сомнения, если жертва эта окажется выгодной в стратегическом плане. С самого момента его призыва в армию советскому солдату говорят: главное — сойтись с противником в ближнем бою. Поэтому он всегда стремится к действиям именно такого характера и хорошо подготовлен для рукопашной схватки. На умение пользоваться штыком в период подготовки новобранца отводится значительная часть времени. В штыковой русские мастера. Они также обучены стрелять с колена и лежа. А пользоваться лопаткой и винтовочным прикладом умеют ничуть не хуже, чем солдаты немецких штурмовых рот. В полевом уставе 1943 г. говорится: «Победу приносит только атака, начатая с безудержным стремлением уничтожить врага в ближнем бою». Вот в каком духе мыслили русские, устремляясь в атаку.
Лейтенант Хенерт, сидевший возле железнодорожной насыпи у села Кругловка, видел, как они идут. До противника оставалось всего 500 метров. И вот наконец Хенерт поднялся и прокричал:
— Длинными очередями!
Разом, точно свора голодных псов, затявкали немецкие пулеметы. Красноармейцы словно подкошенные падали на землю. На место мертвых и раненых первой волны вставали солдаты второй».
Да, в такие атаки немцы не ходили, да, в таких наших атаках немцы убили сотни тысяч русских, но ужас от этих атак у немцев оставался, и, в конце концов, это все же русские оказались в Берлине, а не немцы в Москве. Вот этот комплекс неполноценности по части мужества висел над немцами и заставлял их доказывать брехней про лопатки, что на самом деле они тоже могут, как русские, ходить в рукопашные — они тоже такие же храбрые.
А теперь о нашем русском отношении к отваге и мужеству на войне. Помню свой разговор с отцом.
— Папа, — спрашиваю я, — а ты немцев убивал на войне?
— Убивал.
— Много?
— Много…
— Лично убивал?
— Бывало и лично.
— А как?
— Да по-разному.
— А как все-таки?
Не помню, отстань.
Но хотя я и подросток, но тактик, и начинаю делать обходной маневр, понимая, что и отец понимает, что он не может не помнить, как убил первого.
— А как ты убил первого?
Отец без энтузиазма начинает рассказывать…
Мне могут сказать, что это семья у меня такая — не боевая. Нет, это русский взгляд на войну, и русский характер. В подтверждение этого у меня имеется приличная статистика.
В газете «Дуэль» в июне 2000 года я обратился к советским ветеранам войны в статье «ЗА ДЕЛО, ВЕТЕРАНЫ!» с таким предложением.