Book.

Именно такой специалист и воспроизвёл надписи и подписи на геббельсовских фальшивках. Но возникает вопрос, а правилось ли ему это задание? Подонки-геббельсовцы всех судят по себе и наверняка полагали, что если они дали этому спецу доллары, то тот обязан быть счастлив. Но был ли этот специалист доволен ролью предателя Родины? И вполне не исключено, что он, не имея возможности отказаться (его бы сразу убили), сделал свою работу так, что комар носа не подточит в части точности подписей, но одновременно и так, что подделка немедленно бросается в глаза любому, если он не геббельсовский придурок. Другого объяснения у меня нет.

Таким образом, левое расположение подписей членов Политбюро на геббельсовской фальшивке № 1 без малейших сомнений свидетельствует, что это подделка.

590. Теперь обратите внимание на то, что у этого письма есть номер, но нет даты. Вы скажете, что несколько выше один из первых, кто увидел фальшивку № 1 на заседании Конституционного суда, Ф. М. Рудинский, написал, что у этого «письма Берии» была дата — 5 марта 1940 г. Была да сплыла. После того, как защитник КПСС судья Слободкин и председатель КС судья Зорькин повозили геббельсовцев мордой по этой дате, те с перепугу переделали фальшивку № 1. Но об этом ниже, сейчас же мы рассмотрим эту версию фальшивки — с номером, но без даты.

Скажу сразу, что геббельсовцы метнулись из огня да в полымя: и дата «5 марта» указывала на фальшивку, но и без неё лучше не стало. Дело в том, что дата и номер письма — это одна запись, как серия и номер на денежной купюре, это две части одного целого. После того, как письмо отпечатано и завизировано, оно попадает на подпись тому, кто должен его подписать (в данном случае — Берии). Руководитель подписывает и кладёт письмо в папку «Подписанные» у себя на столе.

Секретарь или референт периодически заходит в кабинет и извлекает документы из этой папки, затем несёт их и сдаёт в канцелярию. Работник канцелярии раскрывает «Журнал регистрации исходящей корреспонденции» и вписывает в него очередной номер и адрес того, кому адресовано письмо, а затем дату и номер из журнала пишет на письме. Отныне это имя письма, по этому номеру и дате письмо будут называть, по ним его будут искать. Дату и номер работник канцелярии пишет одной записью, причём лично ему важнее записать дату, поскольку по ней судят о добросовестности его работы — задерживает он или нет у себя в отделе корреспонденцию начальника. Это невозможно, чтобы он забыл написать дату, но написал номер, — это выглядит так же, как если бы вы, вписывая в ведомость на получение денег свою фамилию, забыли бы написать её первую половину.

Подлинный документ может не иметь номера, может не иметь и даты. Такое случается, когда начальник его подписывает, находясь вдали от своей канцелярии, скажем, в командировке. Но если есть номер, то значит письмо прошло через канцелярию, но тогда отсутствие даты — это явный признак фальшивки.

591. У геббельсовской фальшивки № 1 есть ещё признаки подделки, которые следует отнести к делопроизводственным, хотя и более высокого уровня. Видите ли, документы такого уровня готовят чиновники очень опытные и перед тем, как их подписать, такие документы тщательно вычитывает начальник. В таких документах изначально не может быть ни грамматической ошибки, ни смысловой глупости, иначе того же Берию выдерут на Политбюро за то, что он подписывает бумаги, не читая их. А в тексте фальшивки № 1 заложено несколько смысловых положений, которые не только Берия, но и простой чиновник никогда не допустил бы.

К примеру. В «письме Берии» в первой таблице дана численность польских офицеров в лагерях военнопленных с разбивкой по званиям.

Чиновник, а тем более военнослужащий (работник НКВД), сам имеющий звание, никогда их так по званиям не разобьёт.

592. Чтобы было понятно, о чём речь, дам две справки о численности польских офицеров в лагерях УПВИ, которые подписал майор Сопруненко 2 и 3 марта 1940 г. [622] Они нам пригодятся и позже, но пока обратим внимание на то, как разбивает пленных по званиям этот майор:

Из этих двух справок о численности видно, что сухопутный Сопруненко плохо разбирается, кто есть кто в военном флоте, особенно польском (американцы говорят, что для того, чтобы утопить польский военный флот, его нужно спустить на воду). Но Сопруненко не только не смешивает генералов с остальными офицерами, как он это сделал с поручиками, подпоручиками и хорунжими, но даже не объединяет их с адмиралом.

593. А что мы видим в «письме Берии»? В таблице строки укрупнены, что разумно и допустимо. Но чиновник никогда и ни в каком случае не объединил бы вместе генералов не то что с подполковниками, но даже с родственными им папахоносителями — полковниками. Даже если бы он подсчитал всех офицеров одним числом, то обязательно выделил бы из них генералов. Тем, кто меня понял, объяснять ничего не требуется, а кто не понял, тому и трудно объяснить, что в глазах военного, да и просто чиновника, генерал — это такой штучный товар, что его с массовым товаром никогда не смешивают.

594. Ещё один момент такого же рода. В «письме» написано, что 14 736 офицеров и т. п., вместе с 18 632 сидельцами тюрем «являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти», но расстрелять предлагается не всех, а только «круглое число» из них: 14 700 из 14 736 офицеров и 11 000 из 18 632 заключённых. Не только реальный Берия, но и любой мелкий чиновник такую глупость никогда бы не подписал, поскольку это всё равно, что самому напроситься на нагоняй в сопровождении ехидного вопроса: «Ты что, Лаврентий, 36 неисправимых врагов-офицеров и 7632 неисправимых преступников собрался у себя на даче и за свой счёт содержать?» Ведь в письме не только определено, что они поголовно неисправимы, но и намёка нет на то, как отбирать из этих «совсем неисправимых» «немного неисправимых». Реальный чиновник написал бы: расстрелять всех.

А фальсификаторы подыгрывали полякам. Дело в том, что в тюрьмах сидели не только поляки, а собственно поляков было как раз около 11 тыс. Если написать «всех», то получится просто «сталинский террор», одинаковый для всех, а полякам, чтобы отделить Польшу от России, очень важно было показать, что это не «сталинский террор», а «москальский», т. е. направленный только против поляков как таковых. И фирма «Пихоя & КО» этот польский заказ выполнила — и подчеркнула, что среди офицеров 97 % поляки, и написала, что в тюрьмах предлагалось расстрелять только поляков. Получилось, как и ожидалось, глупо, но фирма «Пихоя & КО» старалась. Это видно.

595. Теперь давайте рассмотрим практический смысл «письма» Берии, ведь настоящий Берия обязан был что-то хотеть, если бы писал его. Цель очевидна — убить 25 тысяч поляков. Но средства?! Зачем для этого нужна эта «тройка», если, как утверждают геббельсовцы, Сталин и Берия что хотели, то и делали. Бригада Геббельса утверждает, что эта «тройка» решила расстрелять поляков, а на основе этого решения заместитель Берии Меркулов подписал и послал в Смоленское, Калининское и Харьковское УНКВД «списки-предписания», на основании которых поляков и расстреляли. Так зачем было этот забор с «тройками» городить — Берия что, сам не мог эти списки подписать? Ведь даже в 1937–1938 гг., когда приговоры «пятой колонне» выносили реальные «тройки», подписей членов этих «троек» никто не видел, поскольку они стояли только в протоколах их решений. А для исполнителей приговора посылался приказ, подписанный только председателем тройки, и выписки из приговора, заверенные делопроизводителем. [623] Для тех замыслов, которые геббельсовцы приписывают Сталину и Берии, создание каких-то «троек» бессмысленно, а бессмысленность письма — это признак его подделки: реальный Берия не стал бы подписывать бессмысленное письмо, а реальное Политбюро — его читать.