Подлинный опыт и ложные выводы из этой самой большой польской войны 1920 года оказывали немалое влияние на политику всей Второй Республики и на национальное самосознание вплоть до последних дней последнего из активных участников тех событий». [16]
Польша — во все века Польша
27. Нет нужды оспаривать те особенности менталитета польской элиты, на которые указал Залусский и которые видны всем. Это, во-первых, невероятные спесь и гонор, которые Залусский деликатно называет или в самом деле считает необоснованной уверенностью в собственные силы, и, одновременно, желание переложить последствия этой спеси на кого-то другого, уверенность, что «заграница нам поможет».
Но Залусский не указал на третью, бросающуюся в глаза особенность менталитета польской элиты — исключительное презрение к своему народу. Ведь польская элита, как, впрочем, и элита остальных стран, в подавляющем своём числе кормится из налогов, собираемых с населения. Ну хотя бы с этой, корыстной точки зрения польская элита могла учесть интересы польского народа? Ведь в 1939 г. польская элита отдала Польшу немцам — неприкрытым расистам, не считавшим основную массу поляков за людей, а Польшу — за государство.
И, наконец, четвертая особенность менталитета польской элиты — исключительная алчность и продажность. Если говорить о поляках образца 30-х годов, то к месту будет вспомнить мнение маршала Польши Юзефа Пилсудского о войне 1920 г.:
«…Я же постоянно вынужден был следить за тем, чтобы не произошло предательства. Такая угроза существовала и в Генеральном штабе, и среди генералов, и в Сейме, и в Министерстве иностранных дел.
…Я победил вопреки полякам — с такими полячишками я вынужден был постоянно бороться.
…Правительству я доверить не мог, потому что оно крало ещё беззастенчивее. У меня не было никакого доверия к Сейму и правительству.
…В Генеральном штабе каждый иностранец мог читать всё, что хотел, военные тайны проникали к немцам и большевикам. Никаких секретов, по существу, не было.
…В верховном командовании творились огромные злоупотребления. Вероятно, и многие депутаты Сейма были в них замешаны: не одно депутатское состояние было сколочено в результате злоупотреблений в военном хозяйстве, особенно грязным было дело о разворованных трофеях, взятых у немцев.
…Я одерживал победы тогда, когда бросал к чёрту другие дела, брался за главное — командование и побеждал. Победы одерживались с помощью моего кнута». [17]
28. Дополнив Залусского, я всё же не могу с ним согласиться по двум причинам. В 1939 г. речь шла о спасении, а когда ты тонешь и тебе подаёт руку пусть даже тот, кого ты сильно обидел раньше, разве ты не возьмёшь эту руку, даже если это рука москаля? Нет, в 1939 г. вопрос был в том, что польская элита вообще была не способна понять, что она тонет.
И второе. Залесский считает, что это от войны 1920 г., от победы в ней мозги польской элиты встали набекрень, шарики закатились за ролики и винтики из головы повыпадали. А разве раньше в истории Польши было по-другому?
29. Возьмём в качестве эксперта русского историка XIX века С. М. Соловьёва. Более чем за 200 лет до Второй Мировой войны Польша была суверенна. 1 февраля 1733 года умер польский король Август II. Предстояли выборы нового короля.
Россию по-прежнему терзали набегами крымские татары — вассалы Турции. Органическим врагом Турции была Австрия. Враг моего врага — мой друг. Так надолго Австрия стала пусть и неверным, но союзником России. Но соперником Австрии на континенте была Франция, по тем же причинам для неё любой враг Австрии и России был другом. В Швеции нарастали силы, жаждавшие реванша за поражения, нанесённые ей Россией в Тридцатилетней войне. Пруссия спокойно выжидала в нейтралитете, чтобы отхватить в этой драке куски пожирнее.
Европа разделилась на два лагеря — в одном Россия с Австрией и лишь потенциально Англия — традиционная противница Франции. В другом — Франция, Турция, Швеция. Оба лагеря бросились в Польшу с тем, чтобы обеспечить там короля, лояльного к своему союзу. Франция боролась за Станислава Лещинского, Россия — за курфюрста саксонского Августа.
22 февраля 1773 года российская императрица собрала министров и генералитет, которые постановили:
«1) По русским интересам Лещинского и других, которые зависят от Короны Французской и Шведской и, следовательно, от Турецкой, до Короны Польской допустить никак нельзя.
2) Для того отправляемые в Польшу министры должны усильно стараться денежные и другие пристойные способы употреблять сообща с министрами союзников, чтобы поляков от избрания Лещинского и других подобных ему отвратить, для того этих министров надобно снабдить денежными суммами.
3) А так как может случиться, что вышеозначенные способы для отвращения таких вредных русскому государству предприятий окажутся недостаточными, …без упущения времени на самих границах поставить 18 полков пехоты и 10 полков конницы… донских казаков 2000, гусар украинских сколько есть, из слободских полков 1000, из Малороссии 10 000, Чугуевских калмыков 150 да волжских тысячи 3».
Как в воду глядели: «пристойных способов» оказалось недостаточно. Пока из Вены в Варшаву шло 100 000 червонных, а посланник саксонский давал ежедневные обеды всего на 40 человек, пока русские везли туда «денежные суммы», шустрые французы сунули польской элите более миллиона ливров и та проголосовала за Станислава Лещинского.
Но подоспели деньги австрийские и русские. Ничего. Польская элита и их взяла и ещё раз проголосовала. Теперь за курфюрста саксонского. В Польше оказалось два «законных» короля — один профранцузский, другой — прорусский. Россия двинула в Польшу войска.
Лещинский стал собирать вокруг себя верных шляхтичей. Казалось, в патриотическом подъёме гордые поляки должны были дать мощный отпор интервентам. Куда там! Историк Соловьев эти события описывает так.
«…русские беспрепятственно били приверженцев Станислава в Польше и Литве. Мы видели, что этих приверженцев было много, но вместо того, чтобы вести войну с русскими, они занимались усобицею, опустошением земель своих противников, приверженцев Августа. Они вредили русским войскам только тем, что утомляли их бесполезными переходами. Иногда большие массы поляков приближались к русскому отряду, распуская слух, что хотят дать сражение: но не успеют русские дать два пушечных выстрела, как уже поляки бегут; никогда русский отряд в 300 человек не сворачивал с дороги для избежания 3000 поляков, потому что русские привыкли бить их при встречах».
Лещинский сбежал в Данциг — сильную крепость, к тому же усиленную 2000 присланных Францией солдат. Европа помогла! К Данцигу подошла русская пехота. Однако король Пруссии не давал подвезти через свою территорию осадную артиллерию. Пока российский фельдмаршал Миних с ним по этому поводу торговался, пехота взяла укреплённое предместье Данцига, разумеется, с польскими пушками и боеприпасом. С помощью этих пушек блокировала Данциг и вела его бомбардировку. Наконец, подтянули осадную артиллерию, и Данциг сдался вместе с французами. Лещинский снова бежал.