За первое полугодие 2002 года в Канаде появилось 460 000 новых рабочих мест, тогда как прирост в США за то же время составил только 5000 — и это при экономике, масштаб которой превышает канадский десятикратно. Когда в ноябре были опубликованы данные за август, экономисты вздохнули с облегчением. Хотя это был одиннадцатый месяц неуклонного роста, количество рабочих мест по сравнению с июлем выросло незначительно. К тому же многие из них предоставляли работу на неполную ставку. Надёжные данные показывали, что добыча полезных ископаемых, лесная промышленность и сельское хозяйство, играющие существенную роль в экспортных операциях, переживают спад. Так что эксперты предсказывали окончание неправдоподобного поведения экономики. К их огорчению, когда в декабре были опубликованы данные за ноябрь, они показали появление ещё 55 300 рабочих мест нетто. «Экономисты сочли вчерашний отчёт шокирующим, — писал по этому поводу бизнес-обозреватель, — поскольку канадский рынок труда в сентябре и октябре демонстрировал замедление прироста рабочих мест и то, что полная занятость начала уступать место частичной, а в ноябре тренд сменил знак на противоположный… более чем компенсировав спад двух предыдущих месяцев…»
«Казалось, рынок труда несколько остыл, но он вновь проснулся в ноябре», — заявил главный экономист Royal Bank of Canada. «Данные по Канаде особенно невероятны при сопоставлении с США, где вчера объявили о потере в ноябре ещё 40 000 мест», — добавил он… «Ну что я могу сказать? — заявил главный экономист инвестиционной компании ВМО Несбит Бёрнс. — Это просто поразительно».
Вполне возможно, что об этом забудут, что этот случай исчезнет из памяти как эпизод взрывного импортозамещения, случившийся в Ванкувере в начале 1990-х годов, когда в остальной Канаде, включая Торонто, бушевал спад. Феномен Ванкувера не был ни замечен, ни изучен. Что же касается публики в целом, она получает от учёных-экономистов не более просвещения, чем от транспортной инженерии.
Беда, если эпизод с Большим Торонто тоже сотрётся из памяти. Он даёт замечательную возможность для преподавателей экономики и их студентов исследовать масштабный, полный жизни феномен в период его развёртывания и затем — вполне вероятно — затухания. Возможно, тогда мы поняли бы, почему такого рода феномены случаются в столь малом числе канадских городов.
Одним из наиболее раздражающих грехов американцев является то, что они, кажется, вообще не считают, что на свете есть что-то по-настоящему реальное за пределами США. Соответственно и Канада для них почти не существует. Но, казалось бы, американские экономисты должны были заинтересоваться канадским эпизодом импортозамещения. Ведь это могло бы помочь объяснить потерю части рабочих мест в США. Более того, они могли бы понять, почему подобные эпизоды в городах США сейчас стали редкостью, тогда как раньше их бывало много. У меня есть соображения по этому поводу. Но нестрогие догадки не могут считаться эффективным замещением строгих, подлинно научных исследований [31] .
Соединение внешнего почтения к строгости науки с фактическим отказом от строго научного поведения несёт в себе яд. Воздействие этого яда распространяется на куда более широкий спектр деятельности североамериканцев, чем я здесь указала. Он пропитывает программы зарубежной помощи, педагогику и политику борьбы с торговлей наркотиками. Он впитан в сомнительные и прямо вредоносные моды в лечении болезней, в пропаганду стиля жизни и в сельскохозяйственные рекомендации.
Не приходится удивляться тому, что сама наука не слишком преуспела в работе с целостными системами. В особенности это заметно в биологии и медицине: она явно застряла на стадии вычленения отдельных фрагментов без серьёзного понимания того, как они взаимосвязаны с другими фрагментами целостных систем. Весьма частичное понимание, соединяясь с характерной для учёных самоуверенностью, подталкивает нас к тому, чтобы делать ошибки, которых в других обстоятельствах мы бы не совершили.
Наша культура сумела пережить множество вариаций лженауки. К примеру, френологию с её утверждениями о том, что мужчины с тёмным цветом кожи и женщины с любым её оттенком не обладают интеллектуальными способностями белых мужчин. Так, собственно, почему нам не продолжить сосуществование с лженаукой? Людям, которые не удаляются от дома более чем на десяток миль, совершенно безразлично, имеет ли Земля форму шара или она плоская. Раньше плохое ведение сельского хозяйства вызывало уменьшение урожаев и истощение почвы. Но сегодня химические удобрения, опрыскивание ядами, дозы гормонов и антибиотиков, скармливаемые скоту, угрожают уже не только почве, но и здоровью фермеров, сельскохозяйственных рабочих, потребителей и окружающей среде в целом. Современная жизнь подняла планку знания в любой области: от науки до участия в демократическом процессе. Ошибки и провалы всегда были небезопасны, но теперь они становятся разрушительными.
Если лженаука продолжит распространяться, как гниль, если с ней будут мириться и поощрять её с помощью грантов от властей и корпораций, расцвет научных и технических достижений в Северной Америке неизбежно затухнет. Попытайтесь вообразить, насколько деморализующим станет такой спад в культуре, которая преклоняется перед идеей научного и технологического превосходства. Каким образом такая культура и её носители переживут утрату компетентности и воцарение отсталости в сфере науки и техники, основанной на науке?
Анри Пиренн сообщает нам, что самое «дно» Средневековья, сменившего Западную Римскую империю, пришлось на 1000 год. После этого наша культура, вместо того чтобы погружаться дальше в нищету и сумрак, начала медленно выправляться. Пиренн анализировал, как и почему траектория культуры сменила направление. Бедные и отсталые города Европы (большая часть которых были не более чем зародышами городов) во главе с Венецией начали торговать друг с другом и — не прямо, а через Венецию — с Ближним Востоком и Азией. Города развивались, импортируя, создавая и экспортируя инновации. За счёт торговли и восприятия инноваций они неспешно обошли наиболее развитые города Азии [32] , а затем превзошли их социальными возможностями и богатством.