В трущобах имеется основа для выхода из трущобного состояния, если в них достаточно живой энергии для существования городской публичной жизни и тротуарной безопасности. Наихудший вариант в этом смысле — унылая зона, которая творит трущобы вместо того, чтобы их лечить. Причины, по которым обитатели трущоб могут оставаться в них по собственному выбору, когда экономической необходимости в этом уже нет, связаны с наиболее личными составляющими их жизни, до которых градостроители и городские дизайнеры никогда не могут непосредственно дотянуться и которыми не могут управлять (и не должны этого хотеть). Этот выбор во многом объясняется личными привязанностями трущобных жителей к другим людям, их репутацией в своей округе, их ценностными установками — представлениями о том, что в их жизни более важно, а что менее важно.
Косвенно, однако, на это желание остаться, разумеется, влияют и физические факторы, характерные для данной территории. Драгоценная «домашность» привычных улиц — это, помимо прочего, свобода от физического страха. Трущобы, где по пустым улицам страшно ходить, где чувствуешь, что ты в опасности, просто не способны спонтанно выйти из трущобного состояния. С другой стороны, люди, решившие остаться и строить лучшую жизнь на участке, где происходит подъем, часто испытывают очень сильную привязанность к своей округе. Она составляет важную часть их жизни. Они считают её уникальной и незаменимой, чрезвычайно ценной при всех её недостатках. И в этом они правы, ибо многообразие отношений и публичных персонажей, из которых складывается оживлённая уличная округа в большом городе, всегда уникально, сложно и неповторимо. Участки, вышедшие или выходящие из трущобного состояния, — сложные места, весьма отличные от более примитивных, физически стереотипных зон, где обычно формируются трущобы.
Я не хочу сказать, однако, что любой трущобный участок, где возникает достаточно разнообразия и жизнь становится достаточно интересной и удобной, автоматически решает свои проблемы. Иногда этого не происходит — или, лучше сказать, процесс подъёма обычно начинается, идёт какое-то время, но затем останавливается из-за обилия практических препятствий (главным образом финансовых) на пути необходимых перемен, и территория испытывает регресс или подвергается расчистке.
В любом случае там, где привязанность людей к своим трущобам становится достаточно сильной, чтобы начался подъем, эта привязанность возникает до подъёма. Чтобы люди, имеющие выбор, делали этот выбор в пользу старого местожительства, нужно, чтобы они уже испытывали эту привязанность. Потом будет поздно.
Один из ранних симптомов того, что люди, имеющие выбор, остаются, — уменьшение численности населения, не сопровождающееся ни ростом количества свободного жилья, ни уменьшением плотности жилых единиц. Если коротко, в данном количестве жилых единиц теперь проживает меньшее число людей. Как ни парадоксально, это — признак популярности. Это означает, что люди, в прошлом жившие тесно и теперь получившие экономическую возможность жить более просторно, улучшают своё положение на старом месте, а не освобождают его для новой волны теснящихся.
Разумеется, уменьшение числа жителей отражает и отъезды, и это, как мы увидим, тоже важно. Но на данный момент существенно для нас то, что жильё уехавших достаточно часто занимают те, кто имея выбор, решил остаться.
В моей нью-йоркской округе, которая в прошлом была ирландскими трущобами, подъем отчётливо проявился ещё в 1920 году, когда население на нашем переписном участке снизилось до 5000 против 6500 в 1910-м (тогда оно достигло пика). В годы Депрессии население опять немного выросло, поскольку семьи начали жить теснее, но к 1940 году оно упало до 2500 и в 1950-м осталось примерно таким же. За этот период на нашем переписном участке было снесено мало строений, но некоторые подверглись реконструкции; свободных квартир в любой момент времени было мало; и большей частью население состояло из тех, кто жил здесь ещё в 1910-е годы, из их детей и внуков. Уменьшение населения более чем вдвое по сравнению с пиковым значением позволяет судить о том, насколько просторнее стали жить люди на участке с высокой плотностью жилых единиц. Косвенно это также говорит о росте доходов и расширении выбора у оставшихся.
Сходным образом уменьшилось население всех поднимавшихся из трущобного состояния частей Гринвич-Виллиджа. В невероятно переполненных в своё время дешёвых многоквартирных домах Саут-Виллиджа, который был итальянскими трущобами, на одном отражающем общую картину переписном участке население упало с почти 19 000 в 1910 году до примерно 12 000 в 1920-м, затем опять выросло до почти 1000 в годы Депрессии, а позднее, когда наступила эпоха благосостояния, снова уменьшилось и остаётся на уровне 9500. Как и в моей округе, это уменьшение не сопровождалось сменой старого трущобного населения новым, принадлежащим к среднему классу. Оно означало, что немалая доля старого населения переходит в средний класс. На обоих упомянутых переписных участках, которые я потому взяла как примеры ослабления скученности, что плотность жилых единиц там сохранялась на очень стабильном уровне, количество детей снизилось несколько менее значительно, чем население в целом; на месте оставались главным образом люди семейные [47] .
В бостонском Норт-Энде переход к более просторному существованию был очень похож на то, что произошло в Гринвич-Виллидже.
Чтобы понять, имел ли место (или имеет ли место) такой переход и является ли уменьшение населения признаком популярности округи среди тех, кто лучше всех её знает, надо понять, сопровождается ли это уменьшение наличием существенного числа свободных жилищ. К примеру, на некоторых участках Нижнего Истсайда (ни в коем случае не на всех) уменьшение населения в 1930-е годы лишь отчасти объясняется ослаблением скученности. Там, кроме того, было много свободных квартир. Когда эти квартиры были заселены, их заняли, как и следовало ожидать, семьи, вынужденные тесниться. А покинули их люди, имевшие выбор.
Когда достаточное число жителей, имеющих выбор, начинает оставаться на трущобном участке, начинают происходить и некоторые другие важные вещи.
Местное сообщество как таковое становится более конкурентноспособным и сильным — отчасти благодаря практике и росту доверия, а позднее (хотя это требует гораздо большего времени) ещё и благодаря изживанию провинциализма. Об этом я говорила в главе б, где речь шла о городской округе.
Сейчас я бы хотела остановиться на третьей из перемен, происходящих при подъёме из трущобного состояния (она косвенно связана с итоговым уменьшением провинциализма). Я имею в виду постепенную диверсификацию населения, идущую изнутри. Люди, которые остаются в трущобах, поднимающихся на более высокий уровень, различаются по своим финансовым и образовательным достижениям, по скорости роста. У большинства успехи есть, но умеренные, у некоторых они значительные, кое у кого — практически нулевые. С развитием навыков и интересов, с активизацией деятельности, с ростом числа знакомств вне своей округи нарастают и различия во всем этом.