3. Всякая разгрузка складов, магазинов и вообще каких бы то ни было хранилищ, где могут быть обнаружены указанные предметы, производится на местах, где учреждены экспертные комиссии, лишь при условии обязательного предварительного оповещения местной экспертной комиссии о предполагаемой разгрузке.
4. Все учреждения и лица, в ведении которых находятся склады, магазины, помещения и вообще какие бы то ни было хранилища, за исключением музеев Республики и хранилищ государственного музейного фонда, состоящих в ведении Главмузея, обязаны беспрепятственно допускать представителей комиссии к осмотру, отбору, учету всех вещей, относящихся к предмету ведения последней.
5. Предоставить Наркомату внешней торговли право изъятия и хранения для целей внешней торговли предметов, отбираемых экспертными комиссиями» [26] .
Членами Совнаркома, утвердившими данный документ, двигали благие намерения. Они понимали: без импорта Российская Федерация погибнет, исчезнет с политической карты мира только потому, что ее руководители оказались плохими хозяевами.
Однако ничего достойного мирового рынка у нас пока еще не было: ни леса, ни нефти, ни пушнины, даже пресловутых льна и пеньки. Все старые запасы экспортных товаров иссякли в гражданскую войну. Вот и приходилось выискивать все, что могло пойти в дело.
Теперь страну должны были спасти художественные ценности – картины и образцы прикладного искусства, которые работники музеев находили, сберегали все годы революции и гражданской войны. Отныне тем памятникам старины, что еще не оказались в ведении Музейного отдела, предстояло стать законной добычей Внешторга, а точнее – образуемых им «в местах, где он найдет нужным», экспертных комиссий. Из кого можно сформировать последние, ни Лежава, ни его подчиненные не задумывались. Они не догадывались, что Музейный отдел, его местные губернские и уездные органы (так называемые губмузеи, музеи) уже вобрали в себя не только те несколько десятков специалистов, которые имелись в России в канун революции, но и всех тех, кто вообще разбирался в искусстве.
Мало того, «беспрепятственный доступ» во все хранилища экспертных комиссий Наркомвнешторга обеспечивал им полную бесконтрольность и безнаказанность.
Команда была дана. И сразу же по всей стране – от Пскова и Минска до Иркутска, от Архангельска до Баку и Ташкента – началось формирование золотых эшелонов. Разумеется, занимались этим не работники Внешторга, которых вопреки декрету не было ни в одном губернском или уездном городе. Тяжелую и опасную работу пришлось делать чекистам, привыкшим точно и беспрекословно выполнять любой приказ. Они же и охраняли в дороге ценный груз, шедший по одному-единственному адресу: Москва, Тверская, Настасьинский переулок, Гохран.
Здесь, на небольшой, малознакомой даже многим москвичам улочке, укрывшееся сегодня за новым зданием редакции газеты «Известия», до сих пор стоит причудливое, построенное незадолго до революции здание бывшей Ссудной казны, одного из российских государственных банков. Белая, зеленая, голубая облицовка глазурованным кирпичем, крутые изломы крыши, флюгеры невольно останавливают взгляд немногочисленных прохожих, заставляют вспомнить русские сказки, в которых так часто описываются точно такие же царские терема. Но никто не замечает, как огромно это здание, уходящее вторым, перпендикулярным фасаду корпусом во двор, какие надежные бронированные подвалы скрывает оно. Эти-то подвалы и стали с весны 1921 года сейфами Гохрана – Государственного хранилища ценностей.
Со всех девяти вокзалов столицы сюда ежедневно устремлялись автомобили и пролетки. Везли они два-три ящика или баула да нескольких человек в черных кожаных куртках, сразу же выдававших их профессию. Более года заполнялись ненасытные подвалы, давая привычную работу ювелирам и бухгалтерам. Велся учет создаваемому фонду: серебра и золота – в пудах, фунтах и золотниках; драгоценных камней и жемчуга – в каратах. И только весной 1922 года началось измерение совершенно в иной системе координат: научно-художественной. Им занялись искусствоведы, а поначалу лишь один эксперт Наркомвнешторга П. П. Лазаревский – автор той самой опубликованной в 1914 году книги «Среди коллекционеров», набранной великолепным елизаветинским шрифтом, не потерявшей и поныне значения справочника по русскому антиквариату. Теперь, в свободное от работы время, Лазаревский готовил к изданию первые номера своего журнала «Среди коллекционеров».
Несколько позже к Лазаревскому присоединились и специалисты из Музейного отдела. Постановление Совнаркома от 7 февраля 1922 года не явилось для них неожиданностью: информацию о законопроекте они получили за три недели до того, как Ленин скрепил документ своей подписью, и успели подготовиться.
Музейный отдел загодя сформировал собственные две группы экспертов (по прикладному искусству и по живописи) для работы с Внешторгом. Им предстояло не только изучать, оценивать груз золотых эшелонов, но и проверять собственные хранилища – музейный фонд, отбирая то, что должно было стать экспортным товаром.
Казалось, никаких проблем нет. Каждому эксперту понятна задача: сделать все, чтобы обеспечить неприкосновенность тех произведений, место которым лишь в национальных музеях. Однако сущность искусства предполагает многозначность его восприятия, а это порождает и оценки. Отныне судьба произведений зависела от вкусов, пристрастий, глубины знаний того единственного специалиста, кому доводилось изучать ту или иную вещь. Так создавалась возможность – на много лет вперед – не только для научного спора, но и для прямого обвинения в преступном равнодушии к судьбе национального достояния.
Вот характерный пример. 23 марта 1922 года сотрудник Оружейной палаты, великолепный знаток прикладного искусства эпохи Средневековья М. С. Сергеев занимался разбором имущества Камеральной части бывшего министерства императорского двора. Имущество было эвакуировано из Петрограда в Москву еще Временным правительством и с августа 1917 года хранилось в Кремле. В отчете отделу он отметил: «Отданы в Гохран новые произведения ювелирного искусства работы Фаберже, высокого мастерства, но не имеющие художественного значения» [27] .
Да, Сергеев писал о тех самых знаменитых подарочных пасхальных яйцах, о которых сегодня очень многие наслышаны и зачастую полагают, что и тогда, в далекие 1920-е годы, дорогие, изящные безделушки, практически только что вышедшие из рук создавшего их мастера, воспринимались так же, как сегодня.
И здесь приходится напомнить мысль известного английского писателя Джерома К. Джерома, с которой знаком каждый, кто хоть раз прочитал его книгу «Трое в лодке (не считая собаки)». Там, хотя и далеко не впервые, содержится попытка объяснить простую истину: лишь время придает художественным произведениям непреходящую ценность:
«В самом деле, ведь все сокровища искусства, которыми мы обладаем сегодня, это всего-навсего предметы ежедневного обихода трех-, четырехвековой давности… Старинные синие фаянсовые тарелки, которые мы развешиваем по стенам гостиных в качестве украшений, несколько столетий назад были немудрящей кухонной посудой. Розовый пастушок и желтая пастушка, которых вы с гордостью демонстрируете своим друзьям, ожидая от них возгласов удивления и восхищения, были простенькими безделушками, которые какая-нибудь мамаша восемнадцатого века давала своему младенцу пососать, чтобы он не ревел…