Сначала пошли на сокращение штатов.
Если к началу 1921 года в московском и петроградском отделах, в 65 местных органах работало свыше 500 человек, то к маю 1923 года осталось чуть больше 60: самых незаменимых, обладавших блестящей профессиональной подготовкой, огромным опытом. Заодно ликвидировали и почти всю сеть местных органов, сохранив лишь в 30 губернских центрах по одному сотруднику.
Но и такой меры оказалось недостаточно. Повседневная деятельность требовала расходов, а ассигнований не было. И тогда в июле 1922 года коллегия отдела задумала страшный, как показало будущее, самоубийственный шаг: спасать доверенное в сложившихся условиях можно, лишь совершая коммерческие операции – сдавая землю и здания в аренду, продавая ненужное имущество.
Неожиданно возникшее предложение обсуждали, обдумывали целых девять месяцев и, убедившись, что помощи ждать неоткуда, подготовили текст законопроекта. 19 апреля 1923 года Совнарком утвердил его как совместное с ВЦИК постановление «О спецсредствах для обеспечения государственной охраны культурных ценностей». Этим актом музеям предоставлялось право сдавать в аренду для извлечения доходов находящиеся в их владении землю и постройки.
Так появились политические изоляторы в Соловецком, суздальских монастырях; казармы и арсеналы в московских Крутицком подворье, Провиантских складах; на территории Херсонесского городища санатории, дома отдыха; детские дома, школы и техникумы в старинных усадьбах.
Затем пришла очередь самих музеев.
12 сентября 1923 года приступила к работе Комиссия ВЦИК по концентрации музейного имущества под председательством члена Президиума ВЦИК П. И. Кутузова, а проще говоря – по переводу большей части музеев с республиканского бюджета на местный. Сначала оставили в подчинении отдела 200 музеев, потом довели их число до полутора десятков самых крупных, таких как Эрмитаж, Русский, Третьяковская галерея, Музей новой западной живописи, Ясная Поляна, дом в Хамовниках. Остальные оказались обреченными на закрытие – денег на культуру местные бюджеты просто не предусматривали.
Однако и теперь финансовое положение памятников и музеев не улучшилось, и пришлось пойти на последнюю, самую крайнюю меру. Опять же по инициативе отдела Совнарком РСФСР б марта 1924 года принял новое постановление – о выделении и реализации госфондового имущества. Отныне музеи могли через антикварные магазины и аукционные залы Главнауки Наркомпроса в Москве и Ленинграде продавать имущество, находящееся во дворцах-музеях, усадьбах, церквах, монастырях и других памятниках, не имеющих исторического значения, не входящее в состав коллекций данного учреждения и не относящееся к музейному оборудованию. При этом устанавливалось, что сами музеи получают всего 60 процентов выручки, остальное будет составлять доход государства.
Печальнее всего было то, что данный нормативный акт отнюдь не создавал прецедент, а лишь юридически закреплял уже наметившуюся практику, порожденную нищетой.
Еще летом 1922 года заведующий Севастопольским окружным комитетом охраны памятников археолог-античник Л. А. Моисеев продал как металлолом русские, французские и английские пушки времен Крымской войны, чтобы заплатить рабочим, трудившимся под раскаленным солнцем на раскопках Херсонеса. В своем поступке Моисеев не видел ничего предосудительного: действительно, что такое орудия фабричного производства середины XIX века, когда речь идет о городе V века до нашей эры!
Теми же мотивами, но уже два года спустя, после принятия постановления Совнаркома, руководствовался и виднейший специалист по древнерусскому зодчеству К. К. Романов, его помощник, получивший известность в наши дни П. Д. Бараневский. Чтобы получить возможность продолжить в Юрьеве-Польском реставрацию Георгиевской церкви, возведенной в XII веке, они без тени сомнения продали колокола и кирпич от разобранных пристроек XVIII-XIX веков.
Собственно, с этого момента и началась распродажа музеев. На прилавках вдруг появилась подержанная, не очень старая мебель, картины, фарфор и хрусталь, бронза и гравюры, одежда и обувь вышедших из моды фасонов, но все же привлекательные. Другими словами, все то, что до февраля 1917 года являлось предметами повседневного обихода… в императорских дворцах, где служило семьям Николая II, великих князей и многочисленному штату их слуг, лакеев.
Продажа предметов из фондов императорских дворцов столь поразила современников, что послужила сюжетами для двух и поныне популярных, постоянно читаемых и потому переиздающихся художественных произведений.
«В этом году в Зимнем дворце разное царское барахлишко продавалось. Музейный фонд, что ли, этим торговал…»
Так начинал Михаил Зощенко рассказ «Царские сапоги», написанный и опубликованный в 1927 году.
О том же идет речь и в романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев», увидевшем свет в 1927 году. В нем основной поворот сюжета связан с тем, что стулья Кисы Воробьянинова, временно оказавшиеся в Музее мебели (отнюдь не фантазия авторов, а реальный музей, существовавший в Москве в Нескучном дворце до 1928 года), попадают на аукцион, где и идут с молотка как «дворцовая мебель».
Однако в открытую продажу для всех, за рубли, поступали не представлявшие художественного значения заурядная посуда, мебель, одежда. Это были просто вещи, которых тогда столь остро не хватало, отечественная промышленность их в то время не выпускала в достаточном количестве. Лучшее же из запасников, действительно имевшее художественную ценность, интересное для любителей, предназначалось иностранцам, которые готовы были платить валютой. Местом таких совершенно открытых, но не очень заметных постороннему взгляду коммерческих операций стали магазины «Антиквариата».
Нет, не антикварные магазины, а именно магазины «Антиквариата» – объединения по экспорту и импорту антикварно-художественных вещей. Его в октябре 1925 года образовали при Госторге РСФСР, республиканском органе сначала Наркомвнешторга, а с ноября того же года – Наркомата внешней и внутренней торговли. Новому объединению предстояло стать, наряду с учрежденной одновременно «Международной книгой» и несколько позже Торгсином и Интуристом, внутренним источником получения свободно конвертируемой валюты.
Всего два магазина «Антиквариата» – ленинградский, на Дворцовой набережной, дом 18, в нескольких шагах от Эрмитажа, и московский, на Тверской, в доме 26, – покупали за рубли и продавали за доллары, фунты, марки, франки «старинные вещи, картины, рисунки, гравюры, мебель, бронзу, иконы, фарфор, серебро, парчу, всевозможные ткани, рамы для картин (позолоченые, красного дерева) и пр.» [35] Два года они действовали под полным контролем музейного отдела, осуществляя в разумных пределах советский экспорт произведений искусства и поставляя средства на охрану культурно-исторического наследия.
Только теперь доходы с расходами начали сходиться. Денег стало хватать и на содержание сотрудников, и на музейную работу, и даже на реставрацию памятников зодчества.