Несколько иначе, довольно келейно, стал готовить Маленков осуществление второй составляющей своего плана: переориентацию производства с военной на мирную продукцию. О предстоящей конверсии и ее масштабах до середины лета практически не знал никто, кроме лиц, напрямую связанных с предварительными расчетами по отраслям и заводам и введением их в народно-хозяйственный план и бюджет. Вызывалась такая скрытность тем, что при решении не внешнеполитической, а сугубо экономической проблемы союзников у Маленкова в узком руководстве быть не могло. Ни Берия, ни Булганин не желали умаления роли оборонной промышленности и сокращения всегда неограниченных ассигнований на вооружение. Их поддерживал и Зверев, представивший 11 апреля такой второй вариант бюджета, в котором только открытые военные расходы составляли 24,8 %.
Это означало отказ от завершения восстановления народного хозяйства и от модернизации промышленности. А ведь приходилось учитывать еще и секретные статьи бюджета: расходы на содержание внутренних и пограничных войск, создание водородной бомбы, баллистических ракет Р-5 и Р-11 составляли около трети годовых ассигнований. Столь непосильное для страны бремя порождало длительную отсрочку надежд народа на материальное улучшение жизни. Конечно, при еще сохранившейся конфронтации двух блоков нечего было думать о поддержке со стороны Президиума и Пленума ЦК партии смены курса внутренней политики, об одобрении конверсии. Узкому руководству, страдавшему синдромом 22 июня 1941 г. и пораженному острой ксенофобией, выражавшейся в вульгарной трактовке борьбы социализма и капитализма, следовало сначала предъявить неоспоримые свидетельства разрядки. Например — мир в Корее. Затем доказать, что разрядка приобрела необратимый ход. И только потом заводить разговор о сокращении военных расходов.
Потому-то Маленков применил не раз испытанную в кулуарах Кремля тактику. Внешне все выглядело как очередная реорганизация системы управления. В действительности началась децентрализация военно-промышленного комплекса (ВПК). Еще в первой половине марта Маленков настоял на ликвидации отраслевых бюро при Совмине и сумел разделить контроль над ВПК между «ястребом» Берией, «голубями» Сабуровым, Малышевым и пока не игравшим самостоятельной роли Д.Ф. Устиновым. Следующим шагом к конверсии стало закрытое постановление Совета Министров СССР от 11 апреля «О расширении прав министров СССР». Оно наделило значительной самостоятельностью не всех министров СССР, а только тех, кто непосредственно руководил промышленностью, строительством и транспортом, т. е. Сабурова, Малышева, Первухина, Устинова и немногих иных. Они освобождались от необходимости согласовывать или утверждать значительный круг повседневных вопросов в Президиуме Совета Министров, т. е. у Берии, Молотова, Булганина и Кагановича, и в ЦК КПСС — у Хрущева через соответствующие отделы ЦК, занимавшиеся контролем за выполнением производственных планов.
Постановление от 11 апреля предоставило министрам СССР права: утверждать структуру и штаты административно-управленческого аппарата как самих министерств, так и подведомственных предприятий и строек; изменять ставки зарплаты и тарифные сетки, вводить в необходимых случаях прогрессивную или повременно-премиальную системы оплаты труда, переводить предприятия в более высокую по оплате группу; утверждать или изменять проектные задания, сметно-финансовые расчеты, капиталовложения по отдельным стройкам, годовые планы ввода в действие или ремонта оборудования; перераспределять между предприятиями свободные оборотные средства или их излишки, изменять годовые ассигнования, переводить кредиты из статьи в статью; изменять номенклатуру продукции.
Если бы постановление ограничивалось только этими вопросами, оно не изменяло бы изжившую себя систему управления народным хозяйством, которая сложилась в годы первой пятилетки и годилась для руководства отраслями, имевшими тогда по два-три завода или комбината, по пять-шесть строек. Остался бы консервативно-бюрократический механизм управления, приобретавший все более деструктивный характер, и усугубился порочный стиль руководства, вот уже четверть века сводившийся к одному: «План любой ценой и непременно досрочно!» Но постановление содержало и такие пункты, которые наделяли некоторыми правами директорский корпус, разрешив ему продавать, покупать, безвозмездно передавать и получать излишки нефондированных материалов, демонтированное оборудование, сами фонды. [46] Это послабление развязало хозяйственникам руки и должно было постепенно, рано или поздно, подорвать основы старой управленческой системы.
В мае началась новая перестройка лишь двумя месяцами раньше реорганизованных министерств. Упрощались их центральные аппараты и сокращались штаты (от 12 % в Минфине до 41 % в Мингосконтроле). Свидетельством перемен стали и реформы в республиках. В конце марта укрупнение министерств началось в Азербайджане. 4 мая оно распространилось на Казахстан, РСФСР, Украину, Киргизию и Латвию, а завершилось к середине июня. С 22 апреля по 28 мая в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Татарии и Башкирии ликвидировали областное деление, введенное двумя годами ранее. Реформа медленно, но заметно приобретала черты целенаправленной борьбы с бюрократией. Уже на своем первом этапе она высвободила из управленческих структур более 100 тыс. человек, основную часть которых направляли на производство. Многих чиновников понизили в должностях, лишили огромных зарплат и различного рода привилегий, включая телефоны правительственной связи («вертушки»), персональные машины, спецполиклиники и спецстоловые (в которых приобретались дефицитные продукты высокого качества чуть ли не задаром) и такое денежное довольствие, как неофициальную добавку к зарплате («конверты»).
Однако, опасаясь восстановить против себя сильный в массе бюрократический аппарат, Маленков совершил и обходной маневр, попытавшись расслоить чиновников и перетянуть на свою сторону тех, на кого ему пришлось бы опираться в дальнейшем. Секретными постановлениями Совета Министров СССР от 26 мая и 13 июня были значительно повышены размеры вложений в «конверты» для некоторых должностей. [47] Это повышение персональных ставок двум группам бюрократии — главам союзных министерств и местных исполкомов — прояснило отношение Маленкова к республиканским правительствам и их министерствам как излишним и надуманным для управления экономикой. Маленков стремился постепенно добиться ликвидации существовавшей лишь в строчках Конституции призрачной суверенности союзных республик. Отрицательно относился он и к необычайно возросшим за последние годы, особенно после вступления в ООН БССР и УССР, претензиям республик на большую самостоятельность. Он был поборником унитарного государства.
Постановления об изменении персональных ставок нанесли удар и по кадрам КПСС, и, значит, по ее престижу, по традиционному представлению о ее месте и роли в жизни общества. До 26 мая «конверты» позволяли приводить государственный и партийный аппараты в финансовое соответствие, создавая двуединую иерархическую структуру. На союзном уровне были денежно равнозначны должности замминистра и завотделом (не всяким) ЦК КПСС, начальника главка министерства и завсектором ЦК; на республиканском — председателя Совета министров и первого секретаря ЦК местной компартии, министра и завотделом местного ЦК, замминистра и замзав отделом местного ЦК; на областном — председателя облисполкома и первого секретаря обкома партии. 26 мая это рухнуло. Партработники, если определять их имидж величиной ежемесячного жалованья, вдруг оказались на порядок или даже на два ниже работников исполнительных структур. Столь вопиющая «несправедливость» заставила их сплотиться с тоже «обойденными» членами республиканских правительств и дружно выступить в защиту своих материальных интересов. Они направляли в ЦК КПСС, на имя Хрущева, жалостливые просьбы о повышении и для них суммы в «конвертах», а заодно о возвращении пониженным в должностях утраченных привилегий. [48]