В финансовом отношении советское правительство было банкротом. В начале декабря государственный банк прекратил осуществлять платежи от своего имени. Солдатские зарплаты, пенсии и другие обязательства оставались неоплаченными. Республики почти полностью перестали вносить вклады в советский бюджет. Стоимость рубля снижалась. Эстония, Литва, Латвия и Украина готовились к выпуску собственной валюты. Другие республики санкционировали свои центральные банки выпускать рубли, и они спешили, чтобы увидеть, кто им может быстрее предоставить кредит. В первые девять месяцев 1991 года советский Государственный банк выдал больше рублей, чем за предыдущие пять лет, Государственный монетный двор не мог печатать банкноты достаточно быстро. Так как советские административные органы потерпели крах – им не хватало денежных средств, а их деморализованные сотрудники все чаще и чаще уходили, то правительства республик шагнули в пропасть. Большинство из них создали таможенные посты на своих границах и присваивали федеральное имущество на своей территории. Россия взяла под свой контроль большинство советских министерств и финансировала их прямо из своего бюджета.
Украина начала превращать войска Советской Армии и боевую технику в украинскую национальную армию, также она утверждала свой контроль над милицией и пограничными войсками. Прибалтийские республики, Армения, Азербайджан, Грузия и Молдова – все создавали национальные воинские формирования. Все больше и больше молодых людей просто отказывались служить в Советской Армии. Даже в Москве только около половины призывников отправлялись служить, а тысячи позже дезертировали. По состоянию на июнь 1991 года армия сократилась примерно на 353 000 призывников. По словам одного из экспертов, военные впали в состояние «беспорядка, распада; особенно распад наблюдался среди военных низшего уровня».
К концу 1991 года командующий советскими вооруженными силами маршал Шапошников был «убежден, что Союз на самом деле уже не существует и что в будущем ничего подобного не будет… к тому времени не осталось функционирующих союзных структур, за исключением, пожалуй, президента СССР и нескольких министров, включая меня». Если бы Горбачёв приказал ему применить силу, он говорит, что не подчинился бы. В ходе опроса в ноябре 1991 года, незадолго до встречи в Беловежской Пуще, задавали вопрос, существует ли все еще Советский Союз, только 17 % респондентов России сказали, что он есть, и две трети ответили, что это не так. Если бы три лидера поставили только свои автографы в Беловежской Пуще, это не изменило бы того факта, что к тому времени Советский Союз развалился на куски.
Обратный отсчет начался сразу после августовского путча. Горбачев, вернувшись из Фороса, пытался возобновить переговоры о Союзном договоре изначально при поддержке Ельцина. Ельцин энергично поощрял [75] экономическое соглашение между республиками, которое было подписано 18 октября. Но перспектива политического союза стала туманной, как только больше республик вышли с переговоров в Ново-Огарево. Наконец, этот диалог зашел в тупик, когда 25 ноября Горбачёв настоял на конфедеративном государстве. Ельцин, не зная ни правительства Украины, ни российского правительства, согласился с этим и при поддержке лидеров Туркменистана, Узбекистана, Беларуси настоял на конфедерации государств. Горбачёв в гневе вышел из комнаты. В этот момент, писал Ельцин позже, «когда на какое-то время в зале наступила тяжелая, гнетущая тишина, все вдруг поняли: здесь мы собираемся в последний раз. Ново-Огаревская эпопея подошла к концу. И в этом направлении движения нет и не будет». Через некоторое время Ельцин и Шушкевич пошли искать Горбачёва. Пару недель спустя Шушкевич приветствовал Ельцина в Беловежской Пуще.
Ельцин и Горбачёв
Если Советский Союз уже нельзя было спасти к декабрю 1991 года, это просто отодвигает данный вопрос. Но что же привело к такому результату? Не могли ли разные стратегии несколько раньше предотвратить этот распад?
Для кого-то причина может быть сведена к столкновению личностей. В пересказе Горбачёва ключевым фактором было желание Ельцина прийти к власти любой ценой: «Президент России и его окружение… пожертвовали Союзом ради реализации их горячего желания царствовать в Кремле». По его мнению, российская декларация о суверенитете в июне 1990 года послужила катализатором бурного развития последовавших сепаратистских требований: «Я был уверен, что, если бы не было этого рокового шага, Союз можно было бы сохранить». В то время как Горбачёв старался собрать воедино более демократическую федеративную систему, российские лидеры подрывали его усилия на каждом шагу, нагнетая страх об империалистическом центре, нападая на его авторитет, прилагая все усилия для того, чтобы вынудить прибалтов выйти из Союза. Окончательный удар в спину пришелся в Беловежской Пуще. Этот раздел в мемуарах Горбачёва носит простое заглавие, состоящее из одного слова – «Вероломство». «Я был в шоке от такого предательского поведения людей, которые разрушили страну и разрезали целые народы на части для того, чтобы свести счеты, для того чтобы гарантировать себе королевский статус», – жаловался он позже.
Удивительно, что в своих мемуарах Ельцин поддерживает именно такую интерпретацию. Вспоминая совещание в Беловежской Пуще, его голос звучит ликующе. «Был отличный зимний вечер. Стоял лёгкий морозец. Тихий снежок. Настоящий звонкий декабрь, – начал он. – Я хорошо помню: там, в Беловежской Пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, легкости». Через несколько строк появляется еще одно замечательное признание: «Быть может, я и не мог до конца осознать и осмыслить всю глубину открывшейся мне перспективы. Но я почувствовал сердцем: большие решения надо принимать легко». Он подумывал и о других решениях, как он сам сказал.
Да, и этот «выход» я тоже не мог не иметь в виду.
Попытаться легально занять место Горбачёва. Встать во главе Союза, начав заново его реформу «сверху». Пройти путь, который не сумел пройти Горбачёв из-за предательства своего ближайшего окружения. Постепенно, планомерно демонтируя имперскую машину, как это пытался делать Михаил Сергеевич.
Возможности для этого были.
Бороться за всенародные выборы Президента СССР. Сделать российский парламент правопреемником распущенного советского. Склонить Горбачёва к передаче мне полномочий для временного исполнения его обязанностей.
И так далее.
Однако он отверг все эти способы. «Но этот путь для меня был заказан, – пишет он. – Я психологически не мог занять место Горбачёва. Так же, как и он – мое».
Откровенность освежает. Ельцин был таким человеком, которому мудрый адвокат никогда не позволил бы занять это место. Но было ли действительно все так просто? Данные свидетельствуют о другом.