О разочаровании части советской политической элиты в революционном и союзническом потенциале национально-освободительных движений к концу 1970-х годов свидетельствовали, например, записки, которые посылал в Политбюро ЦК КПСС один из главных авторов теории социалистической ориентации К. Н. Брутенц [932] . Уэстад писал, что определенный вклад в появление этого скептицизма внесли отчеты сотрудников КГБ из стран третьего мира, свидетельствовавшие о коррумпированности лидеров, отсутствии уважения к правам человека и нормам законности, превалировании клановых и этнических связей над классовыми и общенациональными [933] .
О каких бы то ни было переменах официального курса страны тогда речи не было, а подспудные изменения в настроении элиты проявлялись лишь в незначительной на первый взгляд разнице в трактовках и интонациях отдельных ученых и коллективов научно-исследовательских институтов. Так труды по социалистической ориентации, издававшиеся Институтом Африки, которым руководили В. Г. Солодовников, а затем Ан. А. Громыко, заметно отличались от трудов на эту же тему, издававшихся коллективами Института востоковедения и Института мировой экономики и международных отношений, которыми руководили соответственно Е. М. Примаков и А. А. Яковлев. К середине 1980-х годов скептицизм распространялся среди политической элиты все шире.
К. Н. Брутенц, писал в своих воспоминаниях: «Вооруженная борьба, особенно подстегиваемая извне, неизменно сталкивала Советский Союз с дилеммой: либо проявить непростительное, с точки зрения доктрины и союзников, равнодушие, либо пойти на чрезмерно рискованные действия. Осторожность диктовала всячески избегать подобных дилемм. Мы не отрекались от вооруженной борьбы, но ссылались (и действительно так считали) на то, что не созрела революционная ситуация. Однако межа зрелости была не очень видна, и правомерность вооруженной борьбы фактически ставилась нами в зависимость от соотношения сил в мире. Такую позицию можно назвать тактической. Но то была тактика, ориентированная на столь долгий срок, что превращалась – сознательно или бессознательно – в стратегический выбор, в стратегию» [934] .
Дипломат А. П. Барышев, оставшийся верным идеалам 1960-х, утверждал, что «идеи социалистической ориентации, провозглашавшиеся некоторыми странами третьего мира, вообще не встречали симпатий, сочувствия и тем более поддержки в руководящих кругах МИД СССР, и если это делалось, то почти всегда только в рамках официального изложения партийных документов и прежде всего решений съездов КПСС. Читая мемуары Добрынина и Корниенко [935] , не перестаешь удивляться их нескрываемой иронии по поводу „интернационального долга“ Советского Союза в деле оказания помощи национально-освободительным движениям, по поводу „социалистической ориентации“ некоторых развивающихся государств, а также марксистского мировоззрения А. Нето и других лидеров освободительной борьбы народов. Оказывается, что „марксистские воззрения“ и „социалистическая ориентация“ всего лишь служили предлогами для выпрашивания у Советского Союза оружия и другой помощи и поддержки!» [936]
В качестве одного из примеров этого «ревизионистского», с его точки зрения, подхода Барышев приводит воспоминания А. Л. Адамишина, заместителя министра иностранных дел СССР, в конце 80-х годов принимавшего самое активное участие в разрешении ангольского конфликта. И действительно Адамишин писал: «… наши союзники призывали нас раскошелиться, чтобы поддержать социалистические преобразования. Не беда, что они… не просматривались даже на горизонте. Нам говорилось: не дадите оружия, под удар будет поставлен весь революционный процесс в регионе Южной Африки. Но был ли он там?» [937]
Такое видение ситуации не ограничивалось, однако, одним МИД. Свидетельством тому – дневник А. С. Черняева, заместителя Б. Н. Пономарева, а затем помощника М. С. Горбачева [938] .
Сигналы о меняющихся взглядах «наверху» стали просачиваться в более широкие круги гуманитарной интеллигенции с конца 70-х годов прошлого века. На памяти у авторов – беспощадная и язвительнейшая критика, которой подвергал теорию социалистической ориентации заведующий кафедрой африканистики МГУ Н. Г. Калинин не только в частных разговорах и лекциях, но и в официальных документах, например, в отчете партийной комиссии, проверявшей работу Института Африки в конце 70-х годов.
В сентябре 1984 г. в Эфиопии было объявлено о создании марксистско-ленинской Рабочей партии Эфиопии. На Западе писали, что это было сделано под давлением СССР. Но авторы присутствовали на выступлении в Институте стран Азии и Африки при МГУ члена советской делегации в Эфиопию ответственного работника Международного отдела ЦК КПСС А. Ю. Урнова, вернувшегося с празднования Х годовщины эфиопской революции, во время которого и было объявлено о формировании партии пролетарского авангарда. Урнов говорил о том, что советские товарищи потратили немало усилий на то, чтобы убедить эфиопское руководство повременить с созданием партии или хотя бы назвать ее по-другому: рабочий класс в Эфиопии практически не существовал, и создание такой партии было явным забеганием вперед. Но руководство страны к этим советам не прислушалось.
На советскую дипломатию произвел большое впечатление тот факт, что, заключив в 1984 г. договоры с ЮАР, ни Ангола, ни Мозамбик не поставили СССР в известность об этом заранее (заключили их «без консультаций с нами»), хотя договоры этих стран о дружбе и сотрудничестве с СССР предусматривали такие консультации. В МИД появилось ощущение, что в наметившихся процессах политического урегулирования СССР может не только утратить свои позиции, но вообще остаться в стороне [939] .
Адамишин писал: «Думаю, что к середине 80-х годов, началу перестройки, для людей, обеспокоенных судьбами страны, стало непреложным фактом: одна из первопричин наших бед – конфронтация почти по всем азимутам внешнеполитического горизонта. В первую очередь, конечно, с США и их союзниками… В чем-то мы были, наверно, правы, не только возмущаясь несправедливостями в мире, но и пытаясь их исправить. Однако ни сил, ни средств на это не хватало» [940] .
С приходом к власти М. С. Горбачева эти подспудные течения начали выходить на поверхность. Перемены в официальной политике СССР в третьем мире были медленными и непоследовательными, особенно в том, что касалось не общих принципов, а отношений с конкретными странами, но они шли. На XXVII съезде КПСС в феврале-марте 1986 г. впервые официально говорилось о предпочтительности решения региональных конфликтов в странах третьего мира путем переговоров. Но одновременно, 2 марта, встретившись с приехавшим на съезд Фиделем Кастро, Горбачев говорил о том, что нужно поддерживать правительства Анголы, Эфиопии, Мозамбика и других африканских стран, стоящих на антиимпериалистических позициях, в том числе и в военном отношении [941] . Фактически это означало продолжение конфронтации.
В том же году 4 ноября Горбачев принял Оливера Тамбо. В пересказе В. Г. Шубина противоречий в ходе их почти двухчасовой беседы не возникло, атмосфера была дружественной. В согласованном обеими сторонами сообщении говорилось, что для урегулирования на Юге Африки нужны три условия: ЮАР должна прекратить агрессию против независимых стран Африки, предоставить независимость Намибии и ликвидировать режим апартхейда. Горбачев информировал Тамбо о том, что ЮАР делает попытки установить отношения с СССР, но что СССР пойдет на любой шаг в этом направлении только после консультаций с АНК [942] .