Это был еще только зондаж. По сообщению верховного комиссара Майский сказал, что «его правительство, однако, не хотело бы обращаться с формальным запросом и получить отрицательный ответ, и он спросил меня, не могу ли я неофициально узнать, возможно ли это». Верховный комиссар завершил письмо своей рекомендацией: «Я не думаю, что это безотлагательное дело».
Вероятно, у самого советского правительства еще были колебания. В письме премьер-министру Смэтсу от 7 ноября 1941 г. верховный комиссар напоминал, что еще в 1928 г. Великобритания закрыла все консульские посты на советской территории по просьбе советского правительства. По его словам, «после начала войны между СССР и Германией для нас стало очевидной важность восстановления консульских постов в Советской России, и в июле этого года мы предложили советскому правительству, чтобы британские консульства были вновь открыты в Советском Союзе». «Однако, — писал он, — советское правительство сообщило нам в августе, что они решили не поддерживать открытия новых консульств во время войны» [417].
Но обстановка на фронтах войны действительно требовала координации действий антигитлеровской коалиции. Великобритания настаивала на создании британских консульств в России, прежде всего во Владивостоке и Баку. В качестве ответной меры речь шла о создании советских консульств в доминионах. И уже 31 октября в Лондоне была получена шифрованная телеграмма министра иностранных дел Южно-Африканского Союза:
«Правительство Союза согласится принять советского генерального консула, если поступит официальный запрос. Предполагается, что Дурбан станет основным портом захода русских судов, и что поэтому именно в этом месте консульство должно располагаться. Возражений против передачи этой информации Майскому нет» [418].
* * *
Установление консульских отношений состоялось в феврале 1942 г. Верховный комиссар написал в Преторию 6 февраля:
«Русский посол заходил ко мне сегодня и вручил черновик соглашения об установлении консульских отношений между Советским Союзом и Южно-Африканским Союзом. Текст прилагается:
“Начало.
(1) Оба правительства согласны обменяться консульскими представителями, число и место пребывания которых будет решено в ходе последующих переговоров между ними.
(2) Настоящее соглашение вступает в силу немедленно после подписания и не подлежит ратификации.
(3) Настоящее соглашение существует в двух экземплярах, каждый на русском и английском языках. Оба текста имеют равную силу.
Конец”.
Майский, с разрешения своего правительства, подписал идентичное соглашение вчера. Я понял с его слов, что Канада не намеревается назначать никаких консулов в Россию, но что позже, возможно после войны, произойдет обмен дипломатическими миссиями. На мой вопрос о необходимости подписания формального соглашения о консульском представительстве Майский разъяснил, что его правительство считает, что это будет поворотным моментом в отношениях между нашими двумя странами и что установление контакта, который, есть надежда, будет постоянным, нужно отметить таким образом. Я буду рад получить Ваши инструкции и, если Вы считаете, это стоит сделать, Вашу санкцию на подписание соглашения» [419].
Получив согласие из Претории, верховный комиссар 21 февраля подписал в Лондоне официальный документ: Соглашение между правительством Южно-Африканского Союза и Союза Советских Социалистических Республик. Текст, предложенный Майским, подвергся только одному изменению. Последний пункт в окончательном виде выглядел так: «Настоящее соглашение существует в трех экземплярах, каждый на русском, английском и африкаанс. Все три текста имеют равную силу» [420].
В ходе переговоров решено было создать советское генеральное консульство в Претории и консульство в Кейптауне. 17 апреля 1942 г. Майский сообщил верховному комиссару, что первая группа штата Генерального консульства для Претории и консульского агента в Кейптауне назначена советским правительством. Он представил и список штата: 18 человек во главе с генеральным консулом Демьяновым [421].
Южноафриканские консульства в Советском Союзе созданы не были. Должно быть, не существовало особой практической нужды: южноафриканские корабли в советские порты не заходили и южноафриканские граждане приезжали в СССР тоже крайне редко. К тому же и те шаги к сближению с Советским Союзом, которые были сделаны правительством Смэтса, вызвали бурю возмущения. Дж. Г. Стрейдом, лидер Национальной партии в Трансваале, заявил в парламенте, что стоит ему закрыть глаза и он видит, как Хофмейер, ближайший сотрудник Смэтса, стоит, обнимая Сталина в образе сатаны, и что тем самым он соединяется с «единственным безбожным и богоотступным народом в мире, коммунистами России» [422].
Да и самого Смэтса вряд ли так уж радовали красные флаги над советскими консульствами. Мы не нашли в его письмах особо теплых слов о советских дипломатах.
Зато он с добротой отнесся к Зиновию Пешкову. Смэтса не могла не заинтересовать поразительная биография этого человека. Его настоящая фамилия была Свердлов. Он был старшим братом Якова Свердлова, ближайшего сподвижника Ленина. Но политические взгляды братьев были совершенно различны. Фамилию Пешков он получил от своего старшего друга, Максима Горького. Во время Первой мировой войны Зиновий Пешков сражался на Западном фронте, во Франции, потерял руку, стал кавалером ордена Почетного легиона. После войны остался во Франции, был офицером Иностранного легиона, подружился с Де Голлем и в 1941–1942 гг. был его представителем в Претории. В сентябре 1942-го Смэтс писал Де Голлю: «Я очень высоко ценю полковника Пешкова. В его лице у Вас есть достойный и преданный офицер, чтобы представлять Вас в Южной Африке» [423].
Смэтс симпатизировал Пешкову потому, что тот не был советским (хотя в советском консульстве бывал). Негативное отношение Смэтса к большевизму не изменилось, несмотря на то что СССР и Южная Африка оказались союзниками в антигитлеровской борьбе. Но соблюдая союзнический долг, Смэтс во время войны не чинил помех работе консульства.
СССР и ЮАС были членами антигитлеровской коалиции. Но как они, находясь за тысячи километров друг от друга, могли сотрудничать? В каких конкретных формах?
Установить это оказалось не так-то легко. Уже вскоре после победы наши страны оказались по разные стороны в холодной войне. Южно-Африканский Союз стал одним из первых объектов самого разного осуждения со стороны Советского Союза. Уже на Парижской мирной конференции, где речь шла об общей победе над гитлеровцами, В.М. Молотов обрушился на ЮАС: «Нам чужды также идеи Сесиль Родса, известного организатора “Южно-Африканского Союза”» [424]. Сказал это 14 сентября 1946 г. в речи о мирном договоре с Италией и о судьбе Триеста. Никакого отношения к Южной Африке это не имело, но Молотов все-таки ее помянул. И само название «Южно-Африканский Союз» поставил в кавычки.
О каком сотрудничестве военных лет можно было после этого писать? Еще меньше хотелось об этом вспоминать властям ЮАС.