Возвращаясь к истокам Карибского кризиса – вообще на протяжении всего периода советско-американского соперничества существовала, конечно, асимметрия, в том числе географическая. И кризис, который был связан с размещением советских ракет на Кубе, происходил именно из этой асимметрии – СССР как бы показывал американцам, что наконец-то мы можем сделать то же, что и они, то есть разместить наши ракеты средней дальности у них под боком, поскольку американские ядерные ракеты уже стояли в Турции и в Италии.
Подобная ситуация в некоторой степени повторилась еще дважды. Сначала в конце 70-х – начале 80-х годов, когда началось развертывание американских ракет в Западной Европе в ответ на установку новых советских ракет средней дальности. А ведь когда-то негласно была заключена договоренность, и администрация Кеннеди обещала убрать американские ракеты средней дальности из Европы – что и на самом деле было ими сделано. И современный спор с американцами по поводу противоракетной обороны в Европе тоже связан с размещением ракет. Правда, уже ракет не наступательных, а оборонительных, но тем не менее все снова упирается в то, что США размещает ракеты вблизи российских границ, а Россия ответить тем же самым не может – Советский Союз один раз попытался так сделать, и дело чуть не кончилось Третьей мировой войной.
Американцы, конечно, говорят, что они строят оборону не против российских ракет, но существуют определенные закономерности, определенный ритм этого соперничества, которое красиво называется «взаимное ядерное сдерживание». А связано оно именно с тем, что мы пытаемся создать симметричную угрозу.
Конечно, в 60-е годы было еще и сильное идеологическое противостояние, а сейчас Россия и США считаются союзниками. Но одновременно, если спросить наших военных экспертов, они опять скажут, что США – наш главный противник. И эта спираль соревнования в ядерном сдерживании фактически до сих пор раскручивается – может быть, правда, в другую сторону, сокращения, но все равно мы все время сравниваем себя с США.
Частично дело в том, что и гонка вооружений, и соперничество государств существовали задолго до холодной войны, и даже до Октябрьской революции. И войны шли не только за торговлю и территории, но и за империю, за расширение, за ресурсы, за морские пути, за проливы. Можно сказать, что они были не идеологические по своей сути, но это тоже не совсем верно – определенный идеологический налет всегда был, хотя, конечно, не было такого острого, непримиримого противостояния. Не было «соревнования двух общественно-политических систем», как в десятилетия холодной войны.
И сейчас, с уходом идеологического противостояния двух систем, острота соперничества, конечно, намного снизилась, и появилась возможность сотрудничества, поскольку нет больше непреодолимых идеологических барьеров. Но остались вечная борьба за ресурсы и разные взгляды на конфликты других стран.
Для примера можно рассмотреть постсоветское пространство. Россия считает, что это зона ее традиционных интересов, куда США вмешиваться не должны. Об этом говорил и президент – правда, больше он этого не повторял, поскольку его заявление вызвало очень негативную реакцию в мире и в той же зоне российских интересов, то есть в постсоветском пространстве. Но говорить об этом или замалчивать, все равно все знают, что это очень распространенное в России мнение – что у нас особые права и особые интересы в этом регионе. Но сам этот регион в большинстве своем, да и остальной мир, этого не признают, поэтому по их поводу периодически возникают конфликты.
В августе 2008 года грузинский конфликт в значительной степени именно в этом и состоял. Там не было никакой идеологической подоплеки, но тем не менее наши (российский и американский) флоты стояли друг напротив друга на расстоянии выстрела. Американские боевые корабли подошли тогда к Грузии – якобы с гуманитарным грузом. Российские корабли Черноморского флота стояли там же. И можно представить себе, что было бы, если бы какой-нибудь грузинский ракетный катер выстрелил бы по российскому кораблю. А может быть, и по российскому, и по американскому – с целью спровоцировать конфликт. Чем бы это закончилось, трудно даже предсказать – холодная война ушла в прошлое, а огромные военные машины остались. Может, они стали меньше, может, они не на таком взводе стоят, но они остались. И в момент кризиса всегда возникает угроза их столкновения. Поэтому, хотя нет идеологического противоборства и нет так называемой биполярности, то есть мир не разделен только на два лагеря, а есть и другие игроки – региональные, глобальные, например Китай, единая Европа, – но соперничество по-прежнему может привести к столкновению интересов и даже к вооруженному столкновению. Причем, скорее всего, не преднамеренному, а спровоцированному или вовсе случайному. Поэтому бдительности утрачивать нельзя.
Вероятность российско-американского военного ядерного конфликта сегодня близка к нулю, но все же не равна нулю. При обзоре ядерной политики и ядерной доктрины девяти ядерных государств заметно, что у всех есть особенности, но Россия и США резко отличаются от остальных государств. И не только тем, что у этих двух стран намного больше (около 90%) всех имеющихся в мире ядерных вооружений. Гораздо важнее другое – именно тогда, в период Карибского кризиса и чуть позже, сформировалась уникальная модель взаимодействия российских и американских ядерных сил. Страны ведут себя так, как будто в любой момент может начаться ядерная война, и другая сторона может нанести внезапный удар. И поэтому, хотя нет ни идеологической конфронтации, ни глобального геополитического соперничества, по-прежнему имеет важное значение договоренность о контроле вооружений. Потому что и у России, и у американцев – тысячи ядерных боеголовок, тогда как у всех других стран несколько десятков, максимум – сотен. А значит, следует логичный вывод, что эти вооружения предназначены именно для войны России и США друг против друга. Во всем остальном мире попросту нет столько целей, по которым можно было бы нанести ядерные удары.
Можно ли что-то изменить? Исторически не было прецедента, поэтому и опереться не на что. Но все понимают, что демонтаж этой системы противостояния – самая главная задача в развитии российско-американских отношений ближайших лет или десятилетий. И происходить он должен как на доктринальном уровне, так и на материальном – касаться состава, структуры, численности, типов ядерных вооружений. А ведь есть не только ядерное оружие, но и стратегическое обычное вооружение, в том числе ПРО и перспектива выхода в космос.
Конечно, взаимовыгодному сотрудничеству мешает и то, что в общественном мнении существуют стереотипы мышления, оставшиеся от холодной войны, и пропаганда обеих стран эти стереотипы всячески обыгрывает. Но куда важнее то, что после окончания холодной войны трижды провозглашалось стратегическое партнерство России и США. И что-то каждый раз не получалось. Есть много причин, но одна из них связана с тем, что не могут быть партнерами страны, которые держат полторы-две тысячи боеголовок для того, чтобы в течение нескольких минут запустить против своего «стратегического партнера».
Англичане и французы тоже имеют ядерное оружие и тоже не всегда любят друг друга. А вот этой модели взаимоотношений в ядерной сфере у них нет. С США мы пока еще официально даже не союзники, в отличие от Англии и Франции, которые связаны между собой Североатлантическим договором. И обе эти страны – союзники США. Поэтому, имея ядерное оружие и находясь в пределах досягаемости ядерного оружия друг друга, они не имеют взаимоотношений взаимного ядерного сдерживания или устрашения. Когда Россия с США перестали быть заклятыми врагами после окончания холодной войны, была такая иллюзия, что эти ядерные арсеналы как-то сами собой рассосутся: раз мы не враги, то, естественно, мы не будем друг друга держать под ударом этих тысяч боеголовок. И действительно, значительное количественное сокращение произошло – и в рамках договоров, и в одностороннем порядке. Но в основе своей система взаимоотношений не изменилась – остается взаимное ядерное сдерживание, основанное на взаимной способности разрушительного ядерного удара.