Обратило на себя внимание и заявление Медведева о том, что эффективность внешней политики должна измеряться прежде всего, тем, способствует ли она повышению жизненных стандартов граждан России. Если воспринимать это заявление буквально, то есть опасность впасть в рецидив 1990-х годов, когда говорилось о том, что самая главная задача внешней политики — это обеспечение экономического развития России. Однако подчинение внешней политики чисто экономическим задачам не только привело к неоправданным политическим уступкам, но не решило и экономических задач.
Между тем именно такой подход, то есть тот «экономизм», который у нас господствовал в 90-е годы, отстаивается сейчас как представителями либеральных кругов, так и частью нашей высшей бюрократии. В этом они полностью смыкаются. Хотя совершенно ясно, что внешняя политика имеет гораздо более широкий спектр действия, чем привлечение инвестиций и обеспечение строго экономических задач . Очевидно, например, что признание Абхазии и Южной Осетии и связанный с этим кризис в отношениях с Западом никак не сказался на жизненных стандартах граждан России. Однако столь же ясно, что это было единственно верное решение, несмотря на то, что оно привело к временному охлаждению отношений с США и Европой. Сточки зрения вульгарно экономического подхода это признание усложнило в целом наши отношения с Западом, и назвать его способствующим модернизации и экономическому развитию России невозможно. Тем не менее Медведев и Путин приняли это решение, чем наглядно подтвердили невозможность сведения внешней политики к чисто экономической функции.
Сточки зрения модернизации специфика внешней политики состоит в том, что она занимается, помимо создания благоприятных условий для развития страны, отстаиванием национальных интересов в самых разных неэкономических сферах. Стремление подчинить всю внешнюю политику задачам привлечения инвестиций и технологического перевооружения России в вульгарном толковании означает, что мы должны перестать спорить с нашими зарубежными партнерами относительно наших интересов и идти им на всевозможные уступки для того, чтобы обеспечить с их стороны инвестиции и поставки высоких технологий. Этот курс мы уже испытали в 1990-е годы.
Я прекрасно помню, как Борис Ельцин помог американцам навязать ультиматум НАТО Милошевичу во время югославской войны. После этого Ельцин поехал в Кельн на заседание «Большой восьмерки», которая собралась в июне 1999 года. Казалось бы: в Кельне Ельцин должен был получить «награду» за поддержку со стороны Запада. Были надежды, что Москве позволят, например, списать часть внешнего долга России. Они основывались на том, что США тогда были очень заинтересованы в российской поддержке по Югославии и были также заинтересованы в участии Ельцина в кельнской «Большой восьмерке». Соратник Клинтона Строуб Талботт позже писал, что у американцев не было тогда ни одного аргумента, который бы заставил Ельцина приехать в Кёльн, кроме самолюбия и амбиций Ельцина. И администрация Клинтона обратила эти амбиции себе на пользу. Ельцин приехал, его похлопали по плечу, объявили великим государственным деятелем, дали ему возможность покрасоваться в окружении западных лидеров, и он уехал из Кельна, не получив ничего! Тогда Россия полностью проиграла ситуацию на Балканах и не добилась ни списания долга, ни технологий, ни инвестиций.
Это — весьма поучительная история, о которой, к сожалению, слишком быстро забыли. Одна из проблем наших лидеров, как, впрочем, и некоторых зарубежных, состоит в том, что они убеждены: внешняя политика не требует особых знаний и опыта, она сводится к беседам и переговорам с руководителями других стран и может быть быстро освоена как сфера деятельности. На самом деле, это не так. Борис Ельцин, человек глубоко провинциальный и невежественный, часто говорил, что в общении с Америкой дипломаты ему только мешают. Его любимая фраза была: «Мы с Биллом сами обо всем договоримся». Правда, договаривались они с Клинтоном всегда к выгоде США. Ставка, которую сделал Владимир Путин на «особые отношения» с Бушем также себя не оправдала. Во всяком случае, эти отношения не помогли предотвратить драматическую деградацию отношений с США, что фактически признал сам Путин в своем известном выступлении в Мюнхене в феврале 2007 года. Подобное же искушение — чрезмерно полагаться на добрые отношения с Бараком Обамой — встало и перед Дмитрием Медведевым. Между тем стремление преувеличивать значение личных отношений во внешней политике, как правило, мстит за себя. В этом на собственном опыте убедились многие лидеры нашей страны, начиная с Михаила Горбачева.
Анатолий Чубайс выступил с письмом, обращенным к главному редактору газеты «Московский комсомолец», в связи с публикацией в ней статьи Юрия Лужкова и Гавриила Попова «Еще одно слово о Гайдаре» («Московский комсомолец», 2010). Как и следовало ожидать, Чубайс не согласился с содержанием статьи. Все написанное в ней он объявил грязной, завистливой и злобной ложью, назвал ее пасквилем и заявил, что не хочет «копаться в грязи». По словам Чубайса, ни ложь, ни клевета не смогут умалить того, что совершил Егор Гайдар.
Такая реакция характерна для руководства наших реформаторов. Она показывает, что Анатолий Чубайс, как и в 90-е годы, так и сейчас, пытается вывести реформаторское движение за рамки критики. Не трогайте нас, говорит он, иначе все, что вы ни скажете, ни напишете, мы объявим ложью и грязью. Критика в наш адрес недопустима. Любое посягательство на то, что мы сделали в 90-е годы, — это клевета, мы неподсудны, мы — носители объективной истины.
О таком подходе удивительно хорошо в свое время сказал Петр Авен, который входил в состав кабинета Гайдара. В 1999 году он в «Коммерсанте» написал статью, в которой сказал, что одна из характерных черт российских реформаторов — «правы всегда и во всем, даже если негативный результат всем абсолютно очевиден».
Именно это еще раз подтвердил Анатолий Чубайс. Но проблема от этого не снимается. Спор о реформах, которые были проведены в 90-е годы , — это спор о современной России , это спор о том, правильно ли то, что у нас построено. Потому что то, что у нас сейчас построено, имеет прямую связь с реформами 90-х. Именно эти реформы заложили основу того капитализма, который у нас создан.
Что же мы получили к концу 1990-х годов? Во-первых, августовский дефолт 1998 года. И вряд ли даже Чубайс будет говорить, что это ложь и клевета. Именно в результате политики Бориса Ельцина и реформаторов, которые правили страной и входили в правительство все 90-е годы, мы получили дефолт. И этот факт никто не может опровергнуть и назвать его клеветническим. Этот дефолт — это дефолт Чубайса, это — дефолт Немцова, это — дефолт Гайдара.
Кроме дефолта как неопровержимого факта, мы получили капитализм, для характеристики которого применялись такие определения: «бандитский», «криминальный», «олигархический», «дикий», «коррумпированный». К этой терминологии прибегали как политики левых убеждений, так и вполне либеральные деятели — Григорий Явлинский, Геннадий Зюганов, нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, профессор Принстонского университета Стивен Коэн, профессор Лондонского университета Питер Ридвей, американский журналист и глава московского изданий журнала «Форбс», покойный Пол Хлебников и многие другие. Имя им — легион.