(С официального сайта Внешней разведки РФ. Из справки на Маклина Дональда Дюарта)
В отличие от других мифов, «атомный проект» — это, если можно так выразиться, миф доброкачественный. В том смысле, что возник он не по злому умыслу, а просто от недопонимания — человеку свойственно все упрощать, поэтому и атомную физику упростили дальше некуда. Отсюда и распространенное представление о том, будто чуть ли не все документы знаменитого «Манхэттенского проекта» были раздобыты советской разведкой, а академику Курчатову и его коллегам осталось только собрать по чужим чертежам советскую атомную бомбу.
Наша разведка, если судить по уже рассекреченным документам, действительно внимательно отслеживала все, что только было возможно, по ядерной тематике и передала в Москву огромное количество важнейших материалов, которые, несомненно, приблизили момент появления отечественной бомбы. Объем информации был настолько большой, а поступал он, в силу повышенной секретности, в руки лишь одного Игоря Курчатова, руководителя атомного проекта, что тот был вынужден, в конце концов, просить Берию и Сталина разрешить ему подключить к переводу хотя бы еще парочку ученых. Переводили материалы, конечно, и в НКВД, хотя на нужном уровне атомную физику там никто не понимал.
В целом работу по атомной проблеме, кодовое название «Энормоз», следует признать одной из самых выдающихся страниц советской внешней разведки. И тем не менее, знать, что такое атомная бомба, и сделать ее — вещи очень разные. Только один пример — постоянно и загадочно меняющий свое состояние полоний. Между тем именно из полония и делались важнейшие детали атомного оружия. И это лишь один из примеров загадок, которые пришлось решать советским атомщикам.
Первой советской бомбе 1949 года рождения атомщики придумали название «РДС». В те годы было очень принято все шифровать, и с тех пор было придумано много вариантов того, как расшифровывается название — «Россия делает сама», «Реактивный двигатель Сталина» и так далее, хотя истина, скорее всего, куда прозаичнее — «Реактивный двигатель специальный».
Именно эта самостоятельность мысли и позволила позже советским атомщикам не только догнать, но и обогнать американцев. Не стоит забывать, что водородную термоядерную бомбу первыми взорвали все-таки в СССР.
Интересно, действительно, в какой мере свою функцию выполнила разведка, а в какой мере успех следует отнести к достижениям наших ученых. Конечно, надо отдать должное разведке — вряд ли есть еще один пример какого-либо масштабного проекта, который бы разведка в такой мере обеспечила информацией, в какой она поставляла ее на первом этапе создания атомной бомбы. Именно на раннем этапе разработок она этой информацией снабдила высшее политическое руководство и ученых — прежде всего Игоря Васильевича Курчатова. Но надо подчеркнуть, что разведчики имели возможность знакомить СССР только с результатами зарубежных ядерщиков, но не с тем, каким образом эти результаты были получены.
Часть документов находится в архивах бывшего Минатома. Были документы не только по английским и американским разработкам, но и из других стран — по «тяжелой воде», например, были данные о том, насколько далеко немцы в этом продвинулись.
Самый первый реактор, как известно, был построен американцами в 1942 году, в Чикаго, под трибунами стадиона. В Советском Союзе цепная реакция впервые была осуществлена в декабре 1946 года в Москве, в Курчатовском институте — тогда это называлось Лаборатория № 2, вокруг которой тоже существует множество мифов, и прежде всего — где же Лаборатория № 1. На самом деле там все просто, ЛАБ-2 — это название, которое было у Курчатовского коллектива в пределах ЛФТИ. Более того, эта группа была в это время в Казани и тоже называлась ЛАБ-2. С похожим названием она существовала и дальше — сначала называлась ЛАБ-2, потом ЛИПАН, а в 1956 году стала Институтом Курчатова.
Если вернуться к разведке, то Николая Доллежаля, работавшего вместе с Курчатовым над атомным проектом, спрашивали потом, что именно они получали от разведки. Он рассказывал, что это были не чертежи, а, например, изображение канального реактора и еще несколько не совсем понятных деталей. Но Доллежаль физики ядерной не знал — он был выдающимся конструктором химического машиностроения, котлы конструировал. Весьма вероятно, что какие-то чертежи видел сам Курчатов — когда он объяснял, как должен был выглядеть реактор, он каналы изображал горизонтальными, тогда как каналы у Доллежаля были вертикальные. Вероятно, Курчатов видел чертежи уран-графитовых реакторов, которые были у американцев — там каналы горизонтальные.
Впрочем, Судоплатов, который возглавлял Бюро № 2, отвечавшее за добычу информации, перевод и поставку этой информации руководству спецкомитета и, соответственно, Курчатову, в своей книге делает упор именно на данные разведки.
Но все же основную работу провели сами советские ученые и инженеры, разведка только обеспечивала их некоей информацией, некими данными, очень многими, на основании которых они уже дальше работали. Но, тем не менее, если предположить, что разведка не сработала бы, тогда возможно и самих работ могло не быть. Самое главное, что сделала разведка — это сообщила о том, что такие работы ведутся, и в каком направлении. Когда в 1942 году американцами был запущен реактор, в 1943 году в СССР была получена информация, что такой реактор существует.
И как давно было сказано — самым большим секретом ядерной бомбы было то, что ядерная бомба осуществима. Поэтому можно проследить по всем документам — решение о том, что надо возобновить работы по урану, относится к концу 1941–1942 годам. А когда разведка принесла ощутимую информацию — в 1944 году, — Молотов наконец утвердил план «Мир» для Лаборатории № 2, а на 1945 год этот план был утвержден уже даже за подписью самого Сталина, и в 1945 году было принято решение, что задачу должен возглавить Спецкомитет, а во главе Спецкомитета поставлен Берия. При этом первое предложение Курчатова о том, что нужен Спецкомитет, относилось еще к 1942 году, но тогда еще политическое руководство не понимало, зачем ему это надо. То есть принятие политического решения обеспечила именно разведка — именно ее данные сподвигли советское руководство ускорить работу над атомным проектом. Теорема существования реактора была доказана Энрико Ферми, а после этого все остальное воспринималось уже всерьез.
«Техническим руководителем, мозгом проекта был не он [Курчатов], а Харитон?»
«Странно, что создателем атомной бомбы отмечают только Курчатова».
(Из комментариев слушателей радио «Эхо Москвы»)
Юлий Борисович Харитон был одним из первых приглашен Курчатовым на работу над атомным проектом, сначала в рамках ЛАБ-2, а потом КБ-11 в 1959 году было выделено из ЛАБ-2 и стало самостоятельным. Область деятельности Харитона и его коллег — это уже сама конструкция и изготовление ядерной бомбы. Но для того, чтобы сделать бомбу, нужен либо уран, либо плутоний. Значит, прежде всего, надо было создать эти запасы. В 1940 году в Советском Союзе еще не было открыто соответствующих месторождений, было известно только, что уран надо искать в Таджикистане.
Для первого уранового котла Ф-1, который теперь находится на территории Курчатовского института и является почти музейным экспонатом, хотя и используется для метеорологии, использовали трофейный уран, который был вывезен из Германии. Германия до того вывезла его из Бельгии, а Бельгия получила его из Конго. Поэтому для серьезной работы над атомной программой нужно было разведать месторождение, создать технологию для того, чтобы выделить уран, и потом его обогатить. Еще до войны советские специалисты знали, что просто в окружении воды и графита природный уран не будет осуществлять цепную реакцию, для этого нужно обогащение, и уже тогда достаточно точно указали, какое нужно обогащение, чтобы реактор работал. Сказали — диапазон 3–5 % обогащения, тогда пойдет цепная реакция. То есть нужна была целая индустрия, чтобы получить необходимые материалы.