В общем, ситуация такова, что семейный и родительский труд не делает человека полезным членом общества, а делает его таковым только работа с целью получения дохода. Такая работа есть центральный фактор социальной жизни человека, который структурирует и определяет смысл всех прочих обстоятельств жизни. Именно поэтому молодые матери, отсидев положенный срок послеродового отпуска, спешат немедленно устроиться на работу, и именно поэтому всеобщим признаком успеха и благополучия в семейной политике является достаточное количество детских садов и школ с продленным днем, короче, учреждений, где дети проводят целый день, обеспечивая родителям возможность беспрепятственного выполнения своих рабочих дел. В результате дети есть, но их как бы и нет. Вопрос о том, как все это отражается на детях, — неполиткорректный вопрос. Во всяком случае, эта стратегия в экономической и семейной политике считается идеальной. Проблемы обсуждаются только тактические: потребное количество детских садов в расчете на тысячу детских душ, их размещение и т. п. Главное, чтобы женщины могли не отягощаться мыслями о детях, выходя на рынок труда.
Больц пишет: чем успешнее экономика и чем образованнее женщины, тем бесплоднее нация, чем продуктивнее женщина, тем она менее репродуктивна. Это относится и к индивидуальной женщине, и к обществу в целом. Индустриальные общества крайне продуктивны, но они же слабо воспроизводятся. Последние десятилетия и Запад, и Россия в том, что касается рождений, находятся в депрессивном состоянии. И причина этого проста: производство прибыльно, воспроизводство затратно. Но и управлять производством, конечно, легче: в случае производства приходится иметь дело с вещами и услугами, то есть с экономикой. В случае воспроизводства приходится иметь дело с людьми и обязательствами, то есть с антропологией и моралью. Ясно, что первое проще и легче поддается управлению. Результатом такой соглашательской и, главное, всем удобной стратегии стал осознанный уже всеми кризис семьи и демографическая катастрофа, или, как определил это Хайнсон, демографическая капитуляция Европы. Главное, поправить дело уже невозможно — нет реальной политической или экономической альтернативы. Можно восклицать «Назад к семье!» или «Назад к семейным ценностям!», но от этого ближе к ним не станешь. Вернуть женщин и детей в семью уже не получится. Это было бы коренным переворотом в идеологии современного мира — отрицанием императива самореализации, и если бы даже кто-то захотел и попытался это сделать, то такого насилия не вынес бы рынок труда, что привело бы к коллапсу экономики. Но если бы семью удалось включить в экономический процесс, то есть монетаризировать работу по дому и по уходу за своим ребенком, — это вроде бы позволит женщине самореализоваться, то есть стать «полезным членом общества», прямо в семье — то это, скорее всего, разрушило бы сам институт семьи.
Демократия невозможна без трех основных элементов: общественного мнения, парламентской системы и гражданского общества. Именно эти три кита, на которых стоит демократия, являются гарантией того, что политики не потеряют связь с людьми, во имя которых они, собственно, и работают. Однако царивший когда-то оптимизм в отношении всех этих трех источников и трех составных частей демократии в последние десятилетия сильно пошатнулся. Это объясняется, во-первых, обнаружением глубоких противоречий в самом демократическом устройстве и, во-вторых, эволюцией демократических систем, в ходе которой, вроде бы сохраняя свои внешние параметры, они теряют свое демократическое содержание.
Сначала об общественном мнении. Его, так сказать, центром (если можно применить здесь пространственные метафоры) являются массмедиа. К ним примыкает партийная (парламентская) политика, с одной стороны, и неформальные сети коммуникаций, наполненные эмоциями, слухами и разрозненными обрывочными сведениями, то есть гражданское общество, — с другой. Массмедиа и гражданское общество (в указанном здесь смысле) — формы проявления общественного мнения в его текучем, изменчивом, формирующемся состоянии. Оно фиксируется в социологических опросах. Опросы дают «срез» общественного мнения на определенный момент времени. Разного рода выборы и референдумы — это тоже «срезы», которые принципиально не отличаются от социологических, но в силу определенных причин — сплошная выборка, электоральная мобилизация, заставляющая человека более ответственно, чем всегда, отнестись к своему мнению, и особый институциональный статус выборов — рассматриваются не как обыкновенный сиюминутный «срез», а как некая долгоживущая структура идей, устремлений и т. д., то есть всего того, что понимается под общественным мнением. Это иллюзия, потому что общественное мнение по самой своей природе текуче и изменчиво. Уже на следующий день после волеизъявления оно другое. Принимать какое-то определенное изъявление общественного мнения как руководство к действию на долгий срок — это логический нонсенс. Всерьез относиться к тому, избирать ли президента на четыре года или на пять лет, довольно нелепо. Строго говоря, президент должен избираться заново каждое утро, но поскольку это невозможно, легитимным считается президент, избираемый раз в несколько лет.
Это одно из неистребимых внутренних противоречий, лежащих в самом фундаменте демократической процедуры и превращающих демократию в чистую условность. Другое и не менее важное противоречие заключается в квалификации, точнее в отсутствии квалификации мнений, составляющих в своей совокупности общественное мнение. Его полным и последовательным выражением, его совершенной институциональной формой считается процедура свободного демократического голосования «один человек — один голос», причем абсолютно не важны ни обоснованность, ни прочие эпистемологические, психологические, социологические и любые другие качества высказываемого мнения. Важно отметить, что в текущей практике формирования и выражения общественного мнения — и в медиа, и в разных неформальных обсуждениях, составляющих «тело» гражданского общества, мнения именно квалифицируются, то есть к ним предъявляются определенного рода требования, без выполнения которых они не выйдут на публику. Например, мнение, публикуемое в газете, должно быть грамотно сформулировано, рационально аргументировано, обладать хотя бы минимальной социальной или политической определенностью. В неформальном обсуждении также минимальным требованием будет логичность выражения и контекстуальная определенность. При этом мнения квалифицируются также и в отношении лица, его высказывающего. В медиа есть лица, слывущие экспертами. Одних уважают, других — нет, но как минимум к их мнению прислушиваются. Мнение ученого эксперта в медийном пространстве (а это значительная часть пространства общественного мнения как такового) всегда будет весить больше, чем мнение хрестоматийного и пародийного Васи Пупкина. Даже в неформальных разговорах и обсуждениях, где формальные статусы совсем не принимаются во внимание, имеются так называемые лидеры мнений, соображения которых группа оценивает выше, чем соображения любого другого сочлена. И только в самых важных и судьбоносных изъявлениях общественного мнения квалификация отсутствует. Один человек — один голос. Голоса не квалифицируются и не взвешиваются. Это принципиальный момент. Кто бы ни явился на избирательный участок, если он не лишен дееспособности судом, он получит бюллетень и проголосует. Он, может быть, не знает, что на весах, не знает толком, за что голосует, он даже бюллетень выговаривает как «булютень». Но его слабый голос при определении стратегии государства весит ровно столько же, сколько голос умудренного политика, ученого, бизнесмена.