Влияние церкви приносит свои плоды. В то время как бюрократический аппарат государства все время ухудшался по сравнению с динамичным частным и полугосударственньм сектором, религиозные и образовательные церковные учреждения переживали постоянную экспансию; деньги и разрешения на их строительство никогда не были проблемой.
Если нам в случае переворота не удалось бы нейтрализовать церковную организацию в Италии, то она могла бы воодушевить и скоординировать оппозицию через свою плотную сеть приходов. Прихожане уже привыкли слышать политические послания с кафедры [80] (pulpit); священники привыкли получать детальные политические инструкции от своих епископов, а последние получают их из Ватикана. Нейтрализация нами теле- и радиокомпаний не предотвратит поток этих инструкций: у Ватикана есть своя собственная радиостанция, которую можно использовать, чтобы напрямую контактировать с каждой организацией церкви по всей стране.
Католическая церковь играет похожую роль и в некоторых других странах, где в нее номинально входят 99,9 % населения и где она имеет статус национальной религии, но в Испании, Португалии, не говоря уже о Франции, бoлee сильные, чем церковь, государственные структуры, не позволили ей занять такие же доминирующие позиции, как в Италии. Однако вмешательство церкви может стать мощным фактором в большинстве стран католического мира, включая Латинскую Америку, особенно если мотивы переворота будут восприняты как антиклерикальные.
Ислам, имеющий всеобъемлющий характер в качестве религии, политической системы и цивилизации одновременно, до сих пор (хотя и в гораздо меньшей степени, чем раньше) представляет собой важную политическую силу, и его религиозные лидеры играют признанную всеми политическую роль. «Профессоры» университета «Аль-Азхар» в Каире, одном из главных теологических учреждений мусульманского мира, периодически подталкиваются режимом Насера к откровенно политическим декларациям. Исламская система менее централизованна, чем католическая, поэтому ни у одного из лидеров ислама нет такого же авторитета, как у папы. Однако в каждой стране местные исламские лидеры до сих пор очень важны. Даже распространение «арабского социализма» не подорвало позиций ислама, и правительства, следующие крайне левой линии во внешней и некоторых сферах внутренней политики, до сего времени не хотят (или не в состоянии) бросить вызов исламу как государственной религии. Когда такой курс попытался осторожно проводить один из малоизвестных представителей нынешнего сирийского режима, руководство страны (следующее линии Пекина почти во всех других областях) было вынуждено официально отмежеваться от него. Но означает ли такая устойчивость ислама способность его лидеров в той или иной конкретной стране выступать в качестве активной политической силы — совсем другое дело. Структуры ислама как организованной религии окаменели; гибкость исламского движения первых его дней сменилась догматическим и очень консервативным набором верований, чья застылость является одной из причин современных проблем арабского мира.
Политическая стерильность ислама в последнее время означала, что, хотя он был использован правительствами для пропаганды их политических инициатив, ислам сам по себе действовал только тогда, когда его религиозная ортодоксальность подвергалась прямой атаке [81] . Соответственно, если у нашего переворота нет прямой антиисламской окраски, религиозные лидеры в исламском мире не станут инициировать никаких действий против нас. Поэтому нам нужно помешать нашим оппонентам приписать нашему перевороту такую окраску.
В постоянной политической войне между «арабскими социалистами» и монархиями в арабском мире последних обвиняют в том, что они являются «инструментами сионистско-империалистических нефтяных монополий», а первых — в том, что они хотят заменить ислам своими безбожными взглядами. Но в настоящее время даже мнимые «прогрессисты» (soi-disant) не мечтают о вызове исламу, который, так или иначе, благодаря языку Корана остается главным фактором, связывающим друг с другом арабские страны, разделенные как историей, так и географией.
Таким образом, с учетом всего вышесказанного мы можем проигнорировать ислам как активную политическую силу. То же касается и индуизма, который, хотя и сильно отличается от ислама во всех отношениях, разделяет с ним пассивную политическую роль. Несмторя на то, что различные политические силы в Индии последовательно использовали индуистские религиозные чувства, сами религиозные лидеры никогда не начинали никаких крупных политических действий (даже периодические кампании против забоя коров обычно подхлестываются крайне правыми партиями).
Экстремальным примером возможностей динамичного религиозного руководства является «основная линия» буддистского движения в Южном Вьетнаме. Почти постоянные военные действия в стране на протяжении жизни последнего поколения и политически деструктивные последствия правления режима Дьема привели к коллапсу социальных и политических структур в стране, в то время как ее экономика сократилась до размеров локального натурального сельского хозяйства, а города зависят от американской помощи. В этой ситуации новые экономические, политические и социальные силы стали очень слабыми, а группы, основанные на старых религиозных привязанностях, — единственными значимыми гражданскими силами во вьетнамском обществе. Наряду с основным буддистским движением, возглавляемым Тхи Три Кваном и другими региональными лидерами, существует следующая расстановка сил (на начало 1968 года).
Хоа Хао Ноа Нао: реформированная буддистская группа с большим количеством приверженцев в южной части страны (дельта Меконга). Ее лидеры ориентированы на участие в политике и, за исключением локальных прочных союзов, настроены против южновьетнамских партизан. Имеются данные, что они создали рудименты вооруженной милиции.
Као Дай: важная буддистская секта со своей историей участия в политике.
Бьен Хуэн: небольшая, но очень активная полусекта, полутайное общество. Она сильна главным образом в районе Сайгона, и прежде чем режим Дьема отказался от ее услуг, в руках секты была полиция города — и его преступный мир. Секта находилась под влиянием тайных китайских обществ из местности по берегам реки Чолон, и результатом репрессий против нее со стороны режима Дьема стало не ее разрушение, а уход в подполье.
Католики: до падения режима Дьема католическое меньшинство подчиняло себе буддистское большинство. Многие из членов южновьетнамской католической общины являлись беженцами с севера страны; при французах многие католики активно сотрудничали с колониальными властями и служили во французских вооруженных силах. Сейчас, когда, как представляется, Юг Вьетнама идет по такому же пути, который избрал Север в 1954 году, католическая община оказалась в отчаянном тупике. Их деятельность против возможного прокоммунистического переворота (или переворота, который выступал бы просто за мир с южновьетнамскими партизанами) была бы немедленной и, возможно, очень эффективной.