Помню, сидя там же, в Чертанове, с другом двадцатью этажами выше места дислокации пацанской бригады (ну, конечно, не полноценной бригады, а скорее всего бригадки), с горечью размышляли, почему бездействует власть. Хорошо, милиция на кбр-ню продалась братве, так сгоните войска, оцепите к чертовой матери какое-нибудь Солнцево, дайте приказ стрелять на поражение... Делайте хоть что-нибудь! И сами же давали ответ, почему ничего не происходит. Войска, конечно, хорошо, но недемократично (пардон, незаконно). Стрелять, быть может, в бандитов и не жалко, но где основания? И так далее. (Сегодня понятно, что тотальное бездействие Ельцина, в том числе на криминальном фронте, объясняется его письменными обязательствами перед Вашингтоном. Владимир Васильев расскажет в этой главе, что милиции сверху не разрешали вытаптывать бизнес. (Читай: «новых русских» с бандитами.) Дядя Сэм внимательно следил за тем, чтобы Борис Николаевич, часом, не навел социалистический порядок в пику капиталистическому беспределу.)
Чувство безысходности от слабости государства усугублялось тем, что бандиты 1990-х, единственная, пожалуй, категория населения того времени, были реальными (и довольными собой) хозяевами жизни. Повторюсь: принадлежать к братвег быть может, и не было повсеместно почетно, но было уж точно не зазорно. Что мог противопоставить безнравственному молодому преступнику на престижной «девятке» копающийся в мусорном баке профессор? Чем мог аргументировать порочность бандитизма нищий и голодный писатель? Какое моральное право имел устыдить затянутого в кожу вчерашнего пэтэушни-ка-качка брошенный на произвол государством ветеран без пенсии и лекарств? Его апелляция к морали и нравственности была бы пустым звуком для молодого парня, которого лихое время вырвало из-за постылого заводского станка и бросило в пучину рисковой, но свободной жизни. Замкнутый круг удалось разорвать только Путину, но об этом лучше меня расскажет в этой главе первый замминистра МВД России в те нелегкие для всех годы Владимир Васильев.
Пару слов о милиции 1990-х. Сразу оговорюсь: для меня плохой милиционер.лучше хорошего бандита. Ибо спросить с милиционера возможность (пусть в большинстве случаев теоретическая) имеется всегда, а с преступника спрашивать некому. Разумеется, милицейское (сейчас полицейское) сообщество в России предельно закрыто, и там царствует круговая порука. Но все же...
Так вот, по моему мнению, распад Советского Союза окончательно и безвозвратно лишил население веры в милицию. Да, быть может, милиции в 1990-е пришлось тяжелее всех. Те же бандиты, которых раньше можно было запросто засадить на 15 суток, теперь могли в отместку грохнуть распоясавшегося мента. Но, господа! Люди ведь не теряли человеческий облик даже у печей Освенцима!
А что такое какой-нибудь столичный участковый 1990-х? Это в большинстве случаев необразованный провинциал, с филологическими потугами, пыхтя, от руки заполняющий протокол (кстати, еще в зависимости от собственного желания и настойчивости человека), но лучше орфографии знающий, что в протокол писать можно, а чего категорически нельзя, дабы не подставить себя, начальство, прокуратуру. И в этом вся суть среднестатистического участкового. Он ориентирован исключительно на внутрислу-жебные интриги, реже на посетителей, но он никогда впрямую не соизмеряет свой труд ни с буквой закона (которую, впрочем, умеет блестяще интерпретировать в выгодном для себя свете), ни с общечеловеческими морально-нравственными ценностями, ни тем более с собственной совестью. Я иногда с тоской смотрю западные фильмы про полицейских. Фильмы есть фильмы, конечно, но вряд ли они все поголовно приукрашивают человечность бобби и копов.
Человечности не хватает российским милиционерам! Взятый нами за пример участковый до предела аморален, по-крестьянски хитер, лжив, беспринципен, жесток, равнодушен, хамоват, криминален, мстителен. Хуже только бандиты. Всякая нестандартная ситуация, выходящая за рамки привычной для него бытовухи, напрягает участкового, раздражает, заставляет не искать решение в законах, а ориентироваться исключительно на свои внутренние ощущения, а затем эти самые законы под них подгонять. Попытаться что-то подсказать милиционеру, в чем-то его переубедить, а уж тем более приструнить, значит, стать его лютым врагом, с которым он расправится всеми подручными средствами по полной программе. (Как же неразумно и легко распределяется власть в обществе!)
Между тем современный участковый по своей миссии давно уже не Анискин, ибо вверенная ему «земля» не глухая деревня, где он провел юность и вышел в люди, а порой центр Москвы. Так нет же: и повадки, и речь, и подходы московских участковых практически не отличаются от манер и принципов работы их коллег из провинции. Вы когда-нибудь видели, чтобы милиционер предпринял хотя бы попытку разуться у вас в доме? На улицах он будет обращаться к вам, точно торговец с рынка: «уважаемый». Тон его глух, груб, раздражителен, агрессивен. Взгляд подозрителен, наполнен неприязнью, в лучшем случае равнодушием.
И если бы дело было только в чисто внешней непрезентабельности российского участкового. Повторяю, более-менее сложные ситуации участковый разрешает на свой лад. Он царь и бог в своем кабинете и на своей «земле». Задние мысли о последствиях своих действий ему чужды. Он всевластен, безнаказан, волюнтарист и самодур. Чаще всего решает дело в пользу той стороны, которая ему импонирует чисто внешне или вызывает жалость. Условно говоря, он умело повернет дело в пользу плачущей женщины, нежели в пользу уверенного в себе мужчины в очках. (Последний раздражает участкового своей самодостаточностью или просто не подходит под стереотип жертвы.) Возможна прямо противоположная ситуация. Скандальная, всхлипывающая, вечно чего-то требующая от участкового женщина может ему надоесть и в мгновение ока стать ему врагом, а спокойный, свой в доску мужик (пусть и в очках), ясное дело, всю жизнь страдает от этой стервы. И тот и другой исход нехитрой мыслительной работы в голове участкового нередко ломает судьбы людей. И самое страшное, что ничего с этим в современной России не попишешь.
Наказать милиционера простому, не обладающему связями человеку невероятно сложно. (Если, конечно, милиционер чем-то не провинился перед коллегами, и они не собрались его проучить.) Круговая порука в московской милиции, разумеется, как следствие распада СССР, не поддается никакому объяснению и оправданию [12] . Добиваться удовлетворения жалобы на действия милиционера, значит, рано или поздно стать сумасшедшим кляузником, которого желательно поставить на учет в психушку.
В этой главе читатель ознакомится с интервью Аркадия Мурашова — первого гражданского руководителя ГУВД Москвы, которого в 1992 году туда назначил мэр Москвы Гавриил Попов. Помимо деталей чисто профессиональных трудностей, с которыми, конечно же, столкнулся новоиспеченный столичный милицейский босс, мне лично больше интересны его воспоминания о том, чему он прежде всего уделял внимание и что считал саботажем подчиненных. Увы, Аркадий Николаевич был одержим политикой. Его смущал не милиционер, не выполняющий свой долг, а милиционер, не желающий разгонять демонстрантов.