Book.

Из КПРФ Ткачев вышел в апреле 2003 года. Поддержав кандидатуру Путина на близящихся выборах, он заявил, что приостанавливает в связи с этим членство в КПРФ. Этим трансформация молодого регионального политика в члена политической элиты в общем-то завершилась. Так что же можно сказать о типе данной элитарности? И чего мы этим рассмотрением добились? Куда продвинулись?

Для того чтобы ответить самим себе на данный вопрос, нужно вновь вглядеться в совокупность добытых и осмысленных нами сведений. Чем мы располагаем?

Прежде всего, биографией Устинова.

Внутри этой биографии (абсолютно корректной, лишенной выискивания ненужного, неинтересного для нас компромата) размещен проблематичный краснодарский сюжет. Почему проблематичный? Я уже несколько раз говорил об этом. И еще раз скажу, что в принципе не люблю оперировать этими самыми землячествами вообще. А в условиях нынешней российской разболтанности считаю это особо рискованным занятием.

Свердловский замкнутый микросоциум Ельцина… Днепропетровский микросоциум Брежнева… Санкт-петербургский микросоциум Путина… Есть такое, никто не спорит. Но не надо преувеличивать значение этого фактора. Нельзя отождествлять делающего политику индивидуума с «трайбом» в условиях, когда все «трайбы», как мы знаем, начинены весьма глубокими внутренними противоречиями.

Итак, осторожность и еще раз осторожность. Но быть осторожным и отказываться от возможности социологического анализа феномена — вещи разные. Устинов дает определенные основания для взвешенной и осторожной «региональной привязки» (в которой — самой по себе — нет ничего плохого).

Потому что действительно — человек и жил с детства в определенном месте, и там же очень долго работал, и оттуда же пошел наверх… Потому что место это, где он так долго жил и работал, достаточно специфическое. Южная Россия чужих не любит, а своих крепко к себе привязывает. В этом есть плюсы и минусы. Главное — это так.

Короче, рассмотрение краснодарской привязки Устинова вполне допустимо. Ну, так мы и рассмотрели. Что дальше?

А дальше то, что эта очевидная краснодарская привязка (если она окончательно будет доказана) способна слегка сдвинуть ролевые функции в пределах альянса «Сечин—Устинов». (Проблематичность этого альянса мы тоже рассмотрели, равно как и причины, позволяющие его обсуждать.)

Если нет элитного фактора в виде краснодарской специфики, то Сечин в рассматриваемом нами альянсе абсолютно преобладает над Устиновым. Потому что он ближе к Путину и операционально приоритетен в силу этой близости. Даже если мы добавим к рассмотрению фактор краснодарской специфики, ничто решительным образом не изменится. Сечин в альянсе все равно будет преобладать по многим объективным и субъективным причинам. Но лишь с одной оговоркой. Роль Сечина в этом альянсе полностью детерминирована суперфактором Путина. Пока наличие Путина в виде суперфактора — это аксиома, ничто решающим образом не изменится. Разве что Сечин потеряет близость к Путину, что вряд ли произойдет.

А если что-то произойдет с Путиным? Например, он уйдет… Или разыграет сложную игровую схему с проблематизацией абсолютности собственной роли… Тогда начнут работать другие закономерности. Поскольку речь о закономерностях, в которых решающее значение имеет фактор человеческой воли, то доказательство их наличия всегда затруднено. Это в физике возможен эксперимент. А в политологии… в ней роль эксперимента занимает исторический прецедент при всей его условности. Сравнение Сечина при Путине с Коржаковым при Ельцине — очень условно. Сечин и Коржаков — люди с разными биографиями и разными возможностями. А также с разной должностной функцией. И тем не менее сходство есть.

Сходство — в абсолютной, как это казалось многим, эксклюзивности взаимных отношений (ну, куда один без другого?). А также в идеологической окраске этой эксклюзивной связи (антилиберальность, патриотизм и так далее). Пока власть Путина — это константа, все задано до деталей. А потом начинается эпоха каких-то изменений.

Предположим (и для этого есть определенные основания), что Сечин не хочет этих изменений, как когда-то не хотел их Коржаков. Но в перспективе изменения — неизбежны. От этой перспективы можно какое-то время отмахиваться. Но потом она начинает слишком зримо маячить на слишком близком политическом горизонте. И что прикажете делать? (рис. 54)

Рис. 54

Борьба за власть — это не оперирование близостью к власти. Это совсем другое. Легитимация близостью остается, но ее значение меняется. Она перестает быть абсолютно значимой. И становится относительно значимой. Потому что нужно бороться за власть. Чью? И — с помощью чего бороться? С опорой на что?

Санкт-петербургский бэкграунд — штука вообще специфическая. Его можно использовать, придя к власти, но на него очень трудно опереться. У противников Сечина — тоже санкт-петербургский бэкграунд. Данный бэкграунд слишком противоречив. Есть «либеральный» Санкт-Петербург, несколько разных «патриотических» Санкт-Петербургов. Как на это обопрешься?

А вот на гораздо более монолитный краснодарский бэкграунд опереться можно. А в момент, когда встала задача борьбы за власть, опереться на него еще и нужно. Но у кого в органике, в специфике биографии, больше потенциал, коль скоро речь идет о таком бэкграунде? В этом узком и долгое время далеко не столь решающем вопросе потенциал Устинова выше, чем потенциал Сечина. Если данный узкий вопрос приобретает новую весомость, то и вес Устинова меняется. Не так ли? Мы пока не утверждаем, что вес меняется. Мы лишь подчеркиваем, что если фактор становится весомее, то все будет именно так. Да и вообще… Сегодня Сечин — это «титан», потому что Путин — абсолютная власть. А завтра Путина нет… Что остается? Какие-то зыбкие унаследованные возможности экономического и социального характера? Плюс огромные издержки. Вот она, судьба московского «титана». А в Краснодаре все скромнее, но устойчивее. Ну, уйдет Путин… Ткачев что, немедленно испарится? А почему?

ЧЕМ НЕУСТОЙЧИВЕЕ СИТУАЦИЯ, ТЕМ МЕНЬШЕ ЧЛЕН ЭЛИТЫ ТЯНЕТСЯ К ПОЛИТИЧЕСКОЙ КРОНЕ, КОТОРАЯ МОЖЕТ ОСЫПАТЬСЯ. И ТЕМ БОЛЬШЕ ОН ТЯНЕТСЯ К СВОИМ КОРНЯМ, НА КОТОРЫЕ ВЕТЕР СИТУАЦИИ НЕ ОКАЖЕТ ТАКОГО РЕШАЮЩЕГО ВОЗДЕЙСТВИЯ.

Психологически это очень понятно, да и социологически тоже. Называть подобную тенденцию железным законом было бы глупо. Мало ли кто на что ориентируется в критических ситуациях? Мало ли кто как понимает надежность? Но то, что критическая ситуация актуализирует надежность и проблематизирует все, что было ей ранее противопоставлено, это несомненно. Бывают, конечно, странные фигуранты, которые даже в сверхкритических ситуациях продолжают действовать так, будто бы кризиса нет и крона имеет решающее значение. Но это уже бюрократический (точнее, аппаратный) синдром. Крупные игроки преодолевают его в себе при первых же толчках серьезного кризиса. Политическая закономерность — не закон всемирного тяготения. Она может и нарушаться. На то и свободная воля. Политическая закономерность оперирует возможным. Иногда высоко возможным. Но не неизбежным.