Я вовсе не хочу сказать, что «Управление Н» для меня чем-то хуже других управлений. Или ГРУ хуже ВДВ. Я просто обращаю внимание на специфику высказывания. И на то, что без этой специфики все мои слежения за Латыниной глубоко избыточны. А эта специфика как раз многое объясняет. И хоть отчасти оправдывает потраченные на Латынину время и место.
Итак, с одной стороны — афганский караван с опиумом (иначе — «спецтоваром»), поджидающие его нечекистские герои с автоматами… А с другой стороны — майор-особист. В каком смысле он «с другой стороны»? И при чем тут «видик»? Ох, как не просты реальные отношения!
В том, что я буду дальше «отрисовывать», нет никаких морализации. Я дал клятву не морализировать еще в начале этой книги. Я хочу просто показать, что такое морализации Латыниной.
Все хорошо, пока герои с автоматами сжигают (или сдают) весь взятый опий или героин.
До какого-то момента они его, конечно, сдавали. И не в их мозгу зародилась идея неполной сдачи спецтовара. Она зародилась в мозгу их начальников (точнее, некоторых из этих начальников, которых мы, увы, и должны называть элитой).
Неполная сдача не может идти без соучастия особиста. Это как «дважды два — четыре». Негибкий особист либо выводится из игры (и направляется в камчатский гарнизон), либо просто пристреливается (и никакой эскорт ему не поможет). Слишком гибкий особист, удовлетворяющийся «видиком», схлопочет уже не от ГРУшников, а от своих. Значит, особист должен получить долю, и не на себя, а на всю компанию. И тогда он не индивидуал (как и парни с автоматами), а член высокоорганизованного сообщества. Но это еще не все.
В те далекие годы порошок еще надо было суметь реализовать. Реализовать его на советском внутреннем рынке невозможно. Потому что рынка нет. А если бы он и был, надо суметь и до этого рынка довезти. Но везут на другие рынки. Территориально и социально эти рынки весьма далеки от песков Афганистана.
Потому что в песках Афганистана опий очень дешев. А на рынках Западной Европы — невероятно дорог. Поэтому опий надо переправить из Афганистана в Москву (или другой, более удобный, советский город), а оттуда в Западную группу войск. Можно и прямо в Западную группу войск, но трудно.
Кроме того, опий и везти накладно, и продавать унизительно. Не в моральном, а в ином смысле. И везти, и продавать надо чистый героин. Это в десять раз удобнее и в двадцать раз эффективнее. Соответственно, надо иметь лаборатории. Американцы держали их в Пакистане. Где именно мы их держали — отдельный вопрос. Стоит ли так вдаваться в детали?
А теперь о караванах. Просто так напасть на караван, конечно, можно. Но высокоиздержечно. Потому что в ответ нападут на тебя, и безжалостно. Гораздо удобнее договариваться. У тех ребят проблема с доставкой. У тебя проблема с сырьем. Еще есть проблема с переработкой. Надо создать нечто наподобие акционерного предприятия, определить доли. А потом, если надо, и нападать на отдельные караваны. Но это уже, скорее, дизайн. И обязательно воспринимаемый на позитиве всеми его участниками. Кроме особо тупых и неудачливых.
Постепенно занятие, которое я живописую, диверсифицируется сразу по двум направлениям.
Прежде всего, каждая из функционирующих в Афганистане советских элитных групп, не доверяя другим группам, хочет иметь свою долю в спецтоваре. И вывозить его своим способом. Кто в кофрах и в музыкальной аппаратуре ВИА, кто, извиняюсь, в цинковых ящиках.
И перерабатывать каждый хочет все автономно. И продавать. Но Афганистан-то общий. Значит, его надо поделить по достаточно внятному принципу. Латынинские герои предпочитали иметь дело с Ахмад-Шахом Масудом (таджикские моджахеды). А негодные особисты — с генералом Дустумом (узбекские моджахеды). Чисто пуштунскую часть производителей спецтовара наши не очень любили. Хотя, конечно, деньги не пахнут.
Далее начинается самый сложный сюжет. Этим же промыслом занимается главный общий враг негодяя-особиста и героя с автоматом. Враг этот, как все мы понимаем, американцы. Если бы афганцы, ставшие нашими товарищами по оружию (Бабрак Кармаль, Наджибулла) отдавали нам спецтовар, а враждебные нам афганские моджахеды отдавали бы товар американцам — проблем бы не было. Но когда мы хотим пастись на моджахедских опиумных полях (пусть даже таджикских и узбекских, но моджахедских), то возникает много проблем с американцами. И эти проблемы надо неформально разруливать. А проще брать в долю еще и американцев. Либо через моджахедов, либо напрямую. Так закладывались основы будущих элитных транснациональных спаек, суперструктур… Мало ли, чего еще.
Эта картина мало имеет общего с лубком Латыниной. Но, увы, не высосана из пальца. Она же (а также цепная реакция ее разных дериватов — оружейных и прочих) в значительной степени породила ту самую другую (вполне глобальную, между прочим) реальность, которую я и исследую.
Место Латыниной в этих моих исследованиях — почетно, но микроскопично. В отличие от субъектов иного рода. Все, что меня интересует в Латыниной, — атипичность некоторых ее построений. Например, приведенного мною шедеврального текста с особистом и прочими. Атипичность в целом состоит в том, что Латынина очень уж «заточена» в одну сторону. Если бы Латыниной-интеллигентке, Латыниной-диссидентке было «бара-бир» (все равно), если бы она сказала, что ей «что тот майор, что этот», это было бы понятно. В этом была бы хоть какая-то логика. Но как только появляются «хороший» и «плохой» майоры, возникает гипотеза об ангажементе. И бог бы с ней, с этой гипотезой! Дело-то намного хуже.
По сути, рисуется обычная идеологическая картинка в манихейском духе, где есть свет и тьма. Свет — это, конечно, «мы». То есть святые Сахаров и Политковская. Тьма — это «они», «гады» Черкесов, Сечин и так далее.
Так и вспоминается старое стихотворение С.Михалкова.
Они готовят новую войну,
И бомбой атомной они грозят народам,
А мы растем свободно в вышину
Под нашим светлым мирным небосводом.
Они пускают доллар в оборот.
На то, чтоб дать оружие убийцам,
А мы свой рубль даем, наоборот,
На то, чтоб строить школы и больницы.
Диссиденты осуждали такую дихотомию как «совковую дичь». Но разве, начав бороться с подобными лубочными картинками, они заменили их чем-то, кроме своего лубка? В их новом лубке советские номенклатурщики оказались в клеточке «они», а американский империализм — в клеточке «мы». Но лубок-то остался, и произошло это сразу по трем причинам.
Во-первых, идеологический лубок — это достаточно эффективная штука. А кто откажется от эффективности ради правды?
Во-вторых, значительная часть тех, кто возглавил борьбу с доперестроечным лубком, перед этим сама создавала тот лубок. Она могла изменить в лубке плюсы и минусы, но психологически уже не могла выйти за рамки лубка как такового.
В-третьих, выход за рамки лубка предполагал задействование тех групп советского населения, которые могли стать носителями постиндустриальных (то есть в полном смысле этого слова прогрессивных) изменений в советском обществе. Но кому нужны были такие изменения? Не номенклатуре. Номенклатура при подобных изменениях теряла власть. Советский Союз сохранялся и усиливался? Но зачем он был ей нужен, если она не могла быть в нем абсолютной властью?