Но, может быть, кто-то хочет не слиться с гадюшником, а вывести страну из инферно, населенного гадами? То есть стать не просто амортизирующим аттрактором, а аттрактором восстановительным, противопоставляющим регрессу контррегресс? Рассмотрим эту возможность. Хотеть-то ведь мало! Для того, чтобы стать таким аттрактором, мало разоблачить других. Даже самым убедительным образом. Надо еще предъявить себя как благо. Причем так же убедительно. Для этого нужно обзавестись своей культурной, идеологической и иной смысловой территорией. Своим языком. Своим аппаратом понимания реальности. Это не значит, что нельзя при необходимости говорить на чужом языке и живописать все, исходя из чужой логики. Но этот язык не должен становиться твоим. Эта логика не должна стать ядром твоего собственного мышления.
Теперь посмотрим, что происходит. А происходит обнуление собственного содержания. И полная зависимость от содержания, которое комментируют. Наша интеллигенция ныне комментирует, и не более того. Нет ее как отдельно действующего начала, выдвигающего свой план, предъявляющего свое идеальное. Есть противник — и упражнения, посвященные описанию противника. Его отвратительных нравов. Грубо говоря — нет собственной позиции, контрастной по отношению к позиции противника.
У любого сатирика она есть. Даже у карикатуриста. Когда сатирик издевается, он показывает дистанцию между имеющимся и должным. Когда карикатурист издевается, он искажает пропорции. Но, чтобы искажать пропорции или показывать дистанцию между наличествующим и должным, надо иметь «палату мер и весов». Ту инстанцию, в которой должное — это должное. А идеальная пропорция… ну, например, отвечает пресловутому «золотому сечению».
Если все это заменяет абсолютный релятивизм, а внутри релятивизма есть только описание чужого поведения, то это поведение автоматически становится нормативным. И это следующая по счету метаморфоза нашей интеллигенции. Право, пора становиться новым Овидием! Потому что метаморфоз слишком много.
В предыдущую эпоху этого не было. Даже когда Окуджава полуиронически пел: «Это для моих друзей строят кабинеты», — он прямо не говорил: «Хочу кабинетик для себя, как у дружбана!» Он не занимался воспеванием кабинетика. Он не превращал свою поэзию в инструкцию для начинающих карьеристов.
Теперь же происходит нечто подобное. Дистанция между критикующим и критикуемым аннулирована. Норма истреблена. Критика превращена в странную форму фактически уже имитационно-восхищенного описания. По Фрейду это называется «скрытым, но непреодолимым влечением». Иначе — «либидо».
Суть описаний Латыниной — это «либидо доминанди». То есть похоть власти. Латынина и сама не считает себя Савонаролой в юбке. Она с очень кислым видом «косит» под морализаторшу. И очень возбуждается, когда начинает критиковать тот или иной объект (Черкесова, абстрактного особиста) с позиций «Гомера зоны». Настоящей криминальной зоны. Это ей нравится.
А не нравится тот, кто недостаточно блатной, недостаточно крутой, недостаточно отмороженный. Она сама — носитель этого идеала? Она себя под главным паханом «чистит, чтобы плыть в революцию дальше»? А кто этот главный крутой пахан? А ну как окажется, что он вовсе не Стенька Разин, а тот же особист, по большому счету?
В идеологии должны быть рай и ад. Должно быть райское и адское содержание. Райского содержания в этой идеологии нет. Сахаров и Политковская? Это Сахарову нужен был «самый крутой мужик» в виде позитивного идеала?
Сахаров стал Сахаровым, опираясь на другие идеальные основания нашей культуры. Он выступил против могучего государства в качестве некоего носителя правды. Одинокого, слабого — и бросающего вызов могучей лжи. Таков был миф Сахарова в советском сознании. Наверное, был еще и настоящий Сахаров, находящийся по ту сторону мифа. Вряд ли беспощадно правдивый и сильный только своей слабостью одиночка стал бы одним из корифеев атомного проекта.
Впрочем, политика никогда не тождественна мифу. Слишком сильно она укоренена в далекой от мифа реальности. Как и миф о Робеспьере — якобинском диктаторе, беспощадно и бескомпромиссно отвергающем любую корысть («Неподкупный»), миф о Сахарове важен своим содержанием, влияющим на связь общества с идеалами. Идеалами своей эпохи, «трансэпохальными» идеалами человечества. Идеалы нуждаются в связанных с ним лидерах. А лидеры нуждаются в идеалах.
Миф о Сахарове стал трещать тогда, когда политика потребовала опоры на несовместимые с идеальным слои — на «теневиков», криминалитет. На специфические массы, рвущиеся к будущей оргии потребительства и лишенные идеального содержания.
Назвать такие массы мещанскими — не поворачивается язык. А называть их быдлом — не хочется по понятным причинам. Поэтому будем говорить о невротически-потребительском активе, созданном нашей интеллигенцией, выступающей как бы от имени Идеального, во имя борьбы с чудовищной КПСС. Невротически-потребительский актив вполне можно назвать раблезианским (к вопросу об интеллектуальной роли именно Бахтина в социально-политических метаморфозах, называемых перестройкой и постперестройкой). Я уже разбирал этот вопрос, обсуждая соотношение чекизма и карнавала.
Ну, так вот. Если Сахаров — это идеалист-интеллигент, противопоставляющий свою бескомпромиссную трепетность грубой лжи советской номенклатуры, то это одна ценностная система, связанная с таким типом героя и актуализирующая очень многие ценности, включая христианские. Но при чем тут тогда «крутой мужик» как герой, предъявляемый госпожой Латыниной?
А если герой — это «крутой мужик» (имморалист-ницшеанец, бандит-отморозок, освобожденный от идеи служения силовик с раздутым «либидо доминанди»), то при чем тут Сахаров? Но наша интеллигентно-разоблачительная журналистика свободно оперирует героями из несовместимых ценностных систем. Просто через запятую. Так сказать, ничтоже сумняшеся создает и раскручивает некий «постмодернистский микс».
Я уже говорил, что широко обсуждавшийся перед 60-летием Победы проект одновременного прохождения праздничными колоннами эсэсовцев и борцов с фашизмом создан в рамках этого самого постмодернистского микса, в котором ценностные системы выпотрошены, превращены в чучела, муляжи. По отношению к такому миксу знаменитый сон Брежнева («на Красной площади сидят чехи и кушают мацу палочками») — это высокая классика. Потому что у Брежнева из анекдота идет склейка по принципу угроз (фрондирующие чехи, евреи-отказники, китайцы с их атакой на Даманском, диссиденты, вышедшие на Красную площадь). Человек даже во сне объединяет нечто по какому-то принципу.
Почему нужно апеллировать сразу и к Сахарову, и к «крутому мужику», понять намного труднее. Если не принять гипотезу, согласно которой новая интеллигенция, считая себя наследником перестроечной (Сахаров), выкидывает из наследства совсем уж все идеальное содержание. И на самом деле с помощью фомки, которую она именует «Сахаров», хочет открыть дверь вполне определенному зверю, способному превратить новый карнавал в весьма кровавое действо. Может быть, у этой самой интеллигенции и нет такого осмысленного проекта, но по сути все происходит именно так.
Ничуть не более понятна апелляция той же самой интеллигенции к Политковской. Политковская пыталась защищать чеченцев как слабых бедняжек, которых давит государственная машина. Латынина же не раз восхищалась «крутизной» чеченцев. Одна журналистка тоже восхищалась. И довосхищалась по принципу «за что боролись — на то и напоролись»… Кажется, ее звали Елена Масюк…