Я не хочу сказать, что мой отец хорош, поскольку он не интегрировался в некие лобби, а чей-то отец плох потому, что он интегрировался. Я всего лишь утверждаю, что степень подобной интеграции может быть определена только изнутри, на основе этой самой перцепции. И что она может колебаться от нуля до ста процентов — в зависимости от тонких и почти неверифицируемых нюансов семейно-психологического характера.
Данное утверждение не снимает необходимости рассматривать надперсональные идентификационные возможности. Понимая при этом, чем ПОТЕНЦИАЛЬНОСТЬ определенной идентификации отличается от АКТУАЛЬНОСТИ этой идентификации.
Потенциально я мог быть представителем «ахалцихского клана». А представителем «зангезурского клана» я быть не мог по определению: ни я, ни мои родственники не родились и не жили в этом регионе Армении. В еще большей степени я не мог бы быть представителем «пекинского клана». Если бы я занимался, например, школой Шаолинь, то я мог бы быть спортсменом, связанным с этой школой. Но я не мог бы быть ни китайцем, ни пекинцем. А представителем «ахалцихского клана» я мог бы быть, но… я им не являюсь.
Соответственно, аналитик должен ввести клановую возможность в рассмотрение моей личности. Но — с соблюдением принципа «ниданетственности». То есть, не говоря по поводу моей клановости ни «да», ни «нет», и при этом оконтуривая то поле, в рамках которого возможна моя клановая привязка. Сохраняя одни возможности, он должен откинуть другие. Но именно в качестве возможностей! Воз-мож-но-стей! Какое он имеет право (как исследователь и как человек) представлять возможность (то есть потенциальность) как факт (то есть актуальность)! Это и есть путь к конспирологическому безумию.
Делая определенные догадки, высказывая определенные предположения, я всегда буду исходить из принципа «ниданетственности». Назовите это еще осторожностью… Или невозможностью окончательных утверждений. В квантовой механике, например, вообще невозможны окончательные утверждения определенного рода. Электрон — это частица или волна? И то, и другое.
Меня спросят о гносеологической ценности этой самой «ниданетственности». Мол, если утверждение о моей клановой причастности сделано неосторожным исследователем, исходя из недостаточной информации, то это еще не значит, что в принципе нельзя сделать правильного утверждения. У кого-то появится достаточное количество информации, и он обоснованно заявит, что я не являюсь представителем такого-то клана, не интегрирован в такие-то этнические общности и так далее.
Являюсь… Не являюсь… Интегрирован… Не интегрирован… В каком смысле? Моя перцепция что-то уточняет. Иногда самым существенным образом. Но она не может претендовать на полноту знания так же, как и рефлексия. То, что я не обладаю интериоризированной (самоосознанной) причастностью к определенным коллективным сущностям, еще не означает отсутствия экстериоризированной (исходящей из неких существенных групповых представлений) причастности.
Я с аналитической миссией ездил на полевые исследования в Армению и Азербайджан в 1989 году в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Я точно знал, что не являюсь представителем одной из сторон. Но это еще надо было доказать сторонам, участвующим в конфликте. И это было почти недоказуемо. Потому что доказывать это, опровергая гипотезу о моей причастности одной из сторон, — это значит становиться на другую сторону. В любом случае, мне меняли фамилию в документах на нейтральную. У меня были проблемы с выполнением каких-то моих исследовательских пожеланий. Например, я долго добивался возможности жить не в Степанакерте, а в Шуше (опекавшие меня лица просто боялись, что в Шуше меня убьют).
Я привожу крайний случай, в котором моя интериоризированная необусловленность определенной клановой, национальной или иной характеристикой — вовсе не означает, что я не обусловлен ею экстериоризированно. Чужие групповые представления ложны? Групповые представления в каком-то смысле не бывают ложными. «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой». В качестве таковой ложная идея может трансформировать реальность. А факт трансформации реальности — это уже не нечто ложное. Это факт. Реальность ДЕЙСТВИТЕЛЬНО трансформирована.
Заблуждения заблуждениям рознь. Есть заблуждения, которые столь влиятельны, что являются — по своим последствиям — уже частью реальности. У заблуждений есть источник. Этот источник тоже коренится в реальности. Мне может быть приписана некая роль. Действуя, я не могу ИГНОРИРОВАТЬ то, что она мне приписана. Я могу только ПРОТИВОСТОЯТЬ данной инсинуации. Но тогда мое окончательное поведение окажется суммой того, что мне приписано, и того, как я действую, опровергая то, что мне приписано. В результате окажется, что инсинуация повлияла на ход событий. То есть стала частью реальности.
Рефлексия, перцепция… Интериоризированное, экстериоризированное… Мало ли какие причудливые переплетения формируют в итоге реальность — в том смысле, в каком она важна для аналитика элиты?
Я, например, ну, никак не могу игнорировать внешнюю оценку в вопросе о своей этнической или иной социальной интегрированности. Поскольку эта внешняя оценка является игровым фактором. Она тем самым и не факт, и не выдумка! Вот вам и «ниданетственность» в чистом виде. Между фактом и выдумкой находится общественный предрассудок, он же игровой фактор.
Если я играю — как я могу не учитывать игровой фактор?
Вмешиваясь в пресловутый «Армянгейт» (скандал с продажей оружия в Армению, описанный мною в книге «Слабость силы»), я субъективно был задан только моим отвращением к «сдаче» исполнителей, выполняющих обязательный для них приказ. Тем же отвращением, которое привело меня в определенный лагерь в рамках полемики по поводу войны в Афганистане. «Сволочи, — говорил я. — Вы сказали солдатам, что они выполняют интернациональный долг. А потом вы же сказали им, что они палачи афганского народа! При этом вы не пострадали. Не повисли в петле, не сели на скамейку Нюрнбергского трибунала. А ваши солдаты и офицеры, став инвалидами, должны страдать социально, психологически. Да еще и метафизически — неявным образом оказавшись греховными. Как вы потом еще раз кого-то в бой пошлете?»
То же самое я говорил о сдаче союзников СССР (Хонеккере, Наджибулле) и о многом другом.
Но, начав говорить ровно то же самое об участниках «Армянгейта», я, как минимум, должен был ввести в игру фактор, связанный с окончанием в моей фамилии. Сам-то я знал, что мои мотивы не имели никакого отношения к этому окончанию. Что я, напротив, очень долго не хотел ввязываться во все, что касалось данного «гейта», потому что он «Армянгейт».
Но при чем тут мое знание о моих мотивах? Да, у меня есть мой внутренний «мотивационный текст» («делаю то-то и потому-то»). Но я, входя в игру, не имею права этот текст абсолютизировать. Я должен осознавать, что игра начнет вторгаться в мой текст, переписывать его, писать что-то на его полях, придавать ему другой смысл. И что, участвуя в игре, я не имею права восклицать: «Вот правда (мой внутренний «мотивационный текст»), а вот ложь (коррективы, внесенные в этот текст игрой)». Я обязан отдавать себе отчет в том, что для кого-то и в каком-то смысле коррективы окажутся важнее текста.