Сейчас такое — находящееся за пределами предмета, но неотчуждаемое от него — содержание все чаще называют контекстом даже тогда, когда речь идет не о филологическом содержании, а о любом другом.
Итак, наш предмет — элита. Но можем ли мы рассматривать элиту, не соотнося ее с обществом? С другой стороны, элита — это часть общества. Но специфическая часть. Если мы проигнорируем специфичность и просто начнем рассматривать вместо элиты все общество, подменяя один метод другим (социологию элит — общей социологией), то мы ничего существенного не узнаем.
А если мы проигнорируем общество, не введем его в рассмотрение хотя бы как контекст, то во что превратится наша социология элит? В выхолощенный манускрипт, посвященный паноптикуму. В лучшем случае — в нечто наподобие «Жизни животных» Брэма. А то, глядишь, мы скатимся и до рубрики из журнала «Крокодил» эпохи Леонида Ильича Брежнева. Тогда это, кажется, называлось «Их нравы».
То есть учет «зарамочного» содержания должен быть особым — контекстуальным. Ты не имеешь права безответственно расширять предметные рамки. Но ты в той же степени не имеешь права оставаться только в этих рамках. Потому что в этом случае из предмета испарится живая суть. А ты окажешься нео-Паганелем, ковыряющимся в элитном гербарии.
Безответственный выход за рамки изымает из исследования серьезность и превращает его в политическую публицистику с претензией на интеллектуализм. А то и в конспирологию. Игнорирование контекста изымает из предмета… ну, не знаю, как сказать… актуальность… жизненность… драматизм… В любом случае, серьезность превращается в «серьезничанье». А предмет как-то странно скукоживается, попав в объятия абсолютно несовместимого с ним псевдоакадемизма.
Описываемые мною альтернативы отнюдь не высосаны из пальца. Я читал массу работ, в которых все губил или один, или другой из вышеуказанных недостатков. Что до меня, то по мне уж лучше публицистика, чем академизм. Потому что академизм в сочетании с таким предметом, как элита, уже не просто ущербен… Он страшно комичен в своих потугах на непроницаемую стерилизованную серьезность.
Итак, предмет и метод… Структуризация предмета… Очерчивание рамок… Учет «зарамочной» сферы (контекста)… Специальная технология работы с этим самым контекстом… Только в этом случае есть надежда на серьезный и одновременно невыморочный результат. Слабая надежда, не более…
Предмет должен тем самым приобрести свое «субпредметное» и «суперпредметное» содержание.
Субпредметное содержание связано с тонкой структурой предмета.
Суперпредметное содержание связано с давлением на предмет инопредметного, но важного материала. Очень часто суперпредметное содержание помогает раскрыть субпредметное и наоборот.
Я пока что сознательно излагал лишь то, что в принципе разделяется если не всеми, то очень и очень многими. И лишь теперь могу что-то сказать о своем видении подобной суб- и суперпредметности.
Мне кажется, что для сопряжения суб- и супер- нужно что-то третье. Какой-то фокус, эйдос, точка, где суб- это супер-, а супер— это суб-. Я не хочу доказывать этого. В конце концов, я вправе просто ткнуть пальцем в любую точку на карте предмета и сказать, что пойду туда. Но я хочу сказать нечто большее, хотя и абсолютно необязательное.
При долгом занятии определенным предметом у тебя всегда появятся какие-то ключевые слова. Какие-то особые раздражители. Ты на что-то начнешь злиться, причем не обычной злобой, а злобой особой — лишенной того мусора, который всегда размещен в сколь угодно правомочной обыкновенной злобе. Наверное, это и называется «ничего личного». Не знаю… Рассматриваемое мною чувство раздражения всегда носит глубоко личный характер. Но не в смысле той или иной задетости.
Все мы живые люди. И нас всегда что-нибудь или кто-нибудь задевает. Но иногда наступает момент, когда тебе абсолютно уже безразлично все, что размещено на уровне такой задетости. Какие-то идиотские высказывания, омерзительные суждения по поводу небезразличных тебе вещей. Остается только какое-то почти прозрачное недоумение: как же так можно? В этом недоумении нет никакого полемического задора. И, напротив, есть нечто, граничащее с безразличием. Но это и не безразличие. Это…
Но стоит ли так долго описывать? Назову это фундаментальным недоумением. То есть недоумением, в котором есть это самое «ну, как же так можно?» и нет ничего другого. Вот если недоумение остается, а все другое (скажем так, суетное) из него испаряется, то значит, ты нашел предметный фокус. Или этот фокус нашел тебя.
Для меня таким фокусом стала навязчивая фраза «Who is Mr. Putin?» в сочетании с навязчивой же темой нетранспарентности российских политических процессов. Когда я говорю о навязчивости, я имею в виду и нашу, и международную публицистику. А также аналитику. А также современную историческую науку. А также социологию и все прочее.
Когда я вдруг понял, что все это патетически вопрошает «who is?», «who is?» и так восемь лет подряд, я развел руками, или, точнее, у меня руки сами развелись, и что-то во мне недоуменно выговорило: «Ну, как же так можно?»
Когда в аккомпанемент к этому лет этак пять подряд в тысячах работ «обсасывается» нетранспарентность российской политической жизни и дальше «ни тпру ни ну», то руки еще больше разводятся, а недоуменное высказывание еще сильнее укореняется во всем твоем существе.
И никому тебе не надо при этом утереть нос… Никого ты не хочешь загнать в угол… Тебе надо просто защитить собственную честь как представителя какого-то сообщества. Черт его знает, какого — научного, экспертного, интеллектуального, аналитического… Ты почему-то вдруг понимаешь, что так дальше продолжаться не должно. И начинаешь писать книгу. То есть соединять субпредметное с суперпредметным, сопрягать контекст и инфраструктуру предмета, применять метод тем или иным образом.
Ох, уж мне эта нетранспарентность… Она мне иногда по ночам снится. И не как тайна, которую я должен раскрыть, а как постыдная мантра, от которой надо отмежеваться с тем, чтобы сохранить какое-то чувство внутреннего достоинства.
Нетранспарентность — это непрозрачность. Ты утыкаешься в непрозрачные ситуации и сюжеты. Констатируешь эту самую непрозрачность. Делай следующий шаг! Превращай непрозрачное в прозрачное! Для этого включай вместо обычного света, неспособного это высветить, другие, так сказать, инфракрасные прожектора. Направляй в нетранспарентные зоны лазер своего метода. В любом случае, как только ты констатировал непрозрачность и сделал заявку на ее преодоление, тебе вроде бы — просто по факту непрозрачности — нужен метод. Тот или иной, но метод!
Создай свой метод или используй имеющийся — и веди разговор по существу на неочевидную тему.
Увы, место подобного разговора занимает специфическая болтовня, которую я называю «словоохотливой немотой». Это не только немота нашего политического класса, изредка прерываемая высказываниями собственно политического (а не преобладающего суконно-бюрократического) характера. Это еще и немота тех, кто должен по роду профессии и месту в обществе вести эти самые разговоры по существу на неочевидные темы. Тех, для кого нетранспарентность — это прямой профессиональный вызов, который они должны преодолевать по роду своей профессии. Что они делают вместо этого? Они многословно и вальяжно констатируют нетранспарентность и барственно уходят от необходимости ее раскрывать.