Book.

Я не хочу сказать, что у инструмента (поелику он представляет собой общность людей, тех же самых чекистов, например) КАТЕГОРИЧЕСКИ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ВЫХОДА В СУБЪЕКТНОСТЬ. Может быть такой выход, но он весьма и весьма нетривиален.

Теорию этой нетривиальности я изложил в ряде своих работ. И здесь мне не хочется перегружать книгу дополнительной проблематикой. В двух словах — речь идет о том, что инструмент должен выйти за рамки инструментальности. Иначе — за пределы своей инструментальной заданности. Любой такой выход — трансцендентация. Просто по определению. Трансцендентальное — это «выходящее за пределы». Выйдя за пределы своей инструментальной заданности, инструмент должен оказаться не в вакууме, а в некоем пространстве, позволяющем ему осуществлять самодостройку. То есть превращение самого себя из инструмента в субъект (рис. 28)

Рис. 28

Инструмент может выйти за рамки инструментальной заданности двумя способами. Разумеется, если этот инструмент — люди, существа, обладающие свободной волей. Поскольку, в отличие от госпожи Клинтон, мы это не проблематизируем, то принципиальная возможность такого, всегда чудовищно трудного, выхода существует.

Труднее всего осуществить единственно позитивный выход за рамки инструментальности — выход в преобразующее пространство. Там инструмент достраивает себя до субъекта и начинает осуществлять субъектные функции. Вероятность такого выхода — ничтожна. Усилие, необходимое для выхода, находится на грани человеческих возможностей. Но в принципе такой выход все равно возможен. Точнее, он не может быть полностью исключен. Полностью исключить его можно только в рамках очень скверной антропологической и метафизической концепции.

Чуть легче, но все равно страшно трудно, осуществить негативный выход за рамки инструментальных возможностей. Это выход в пространство неосмысленных, но активно используемых возможностей. Иногда в это пространство инструмент выпихивает сама жизнь, в ходе которой все собственно властное, что могло использовать возможности осмысленным образом, оказывается вытесненным (так называемый «негативный отбор»).

Иногда инструмент рвется в это пространство, считая, что «не боги горшки обжигают». Но, оказавшись в этом пространстве, он распухает и наливается злой бессмысленной амбициозностью. Главное — распухает. Это не случайный термин, а отражение сути происходящего. Распухнув, инструмент становится антисубъектом того или другого типа.

Я мог бы более подробно описывать эти метаморфозы и даже собираюсь это сделать, но не в данном исследовании.

Здесь я просто пытаюсь понять чекизм с позиций общей теории управления, превращая его из коллективного персонажа в социальный феномен. А также — соединить общую теорию управления (она же прикладная философия власти) с более прикладными аспектами того же самого.

С позиций общей теории управления я интересующий меня вопрос обсудил. Но обсуждения общего недостаточно. Мы же не абстрактной философией занимаемся. Такое обсуждение необходимо, но оно должно быть дополнено более прикладным обсуждением под тем же углом зрения. Ради этого я по возможности кратко рассмотрю проблему соотношения демократии и диктатуры и место в этой проблеме все того же чекизма.

При этом я должен оговорить, что не являюсь абсолютным сторонником какой-либо из этих двух форм правления. Но считаю свободу высочайшей ценностью. Отдавая одновременно себе отчет в том, что в определенных условиях (война и не только) диктатура может решать те задачи, которые не может решить демократия. Задачи глубокой и последовательной социальной мобилизации.

Я не говорю, что диктатура БУДЕТ решать эти задачи. Она МОЖЕТ их решать. А может и не решать. Тут все зависит от типа диктатуры, ее связи с определенным по своему качеству идеальным, ее инфраструктурной и интеллектуальной вооруженности, волевого потенциала и пр. Но в принципе диктатура может иметь преимущества над демократией по отношению к решению определенного класса проблем. И тогда, когда вне решения этого класса проблем общество обречено, оно имеет право — с оглядкой! — задействовать такое горькое лекарство. Понимая, что грань между лекарством и ядом очень легко перейти, и что результат такого перехода будет летальным.

Есть диктатура развития. Но есть и диктатура смерти, диктатура агонии, диктатура разврата и разложения, диктатура колониального или оккупационного типа. Воспевать диктатуру ВООБЩЕ смешно и отвратительно.

Оговорив такое свое отношение к предмету, я хочу, далее, обсуждать его в максимальной степени безоценочно и «служебно». То есть постольку, поскольку это нужно для раскрытия управленческого содержания феномена «чекизм». Я сознательно буду многое загрублять. Ибо в противном случае только этому вопросу и надо посвящать все исследование. Но я надеюсь, что, загрубляя, смогу все-таки достаточно выпукло описать наиболее существенное.

Демократический политик «боится» электората и общественного мнения. Диктатор «не боится» электората и существенно меньше «боится» общественного мнения. В принципе диктатор вообще независим от выборов, даже если он их и проводит. Потому что точно знает, что все решает, так сказать, его административный ресурс. То есть что выборы при необходимости будут или командными по своей сути в силу зависимости народа от начальства, или сфальсифицированными. И никто не пикнет.

А если пикнет (выйдет на улицы и так далее)?

В принципе диктатора подобные формы народного волеизъявления тоже не беспокоят. А почему не беспокоят? И до каких пор не беспокоят? Это и есть главное.

Не беспокоят они до тех пор, пока у ЦК (субъекта политической диктатуры) есть ЧК (спецаппарат по подавлению подобных эксцессов), и, если этот аппарат работает, можно не слишком бояться разного рода уличных неприятностей. Один мой знакомый когда-то сказал по этому поводу: «Если люди собрались на площади, значит, органы уже недоработали. Эффективные органы возьмут людей, когда они выходят из своих квартир. И на площади будет ровно столько людей, сколько будет нужно органам. Нужно, чтобы никого не было — никого не будет».

Итак, эффективный диктатор (а это чаще всего диктатор коллективный, то есть ЦК) может не бояться ни общественного мнения, выявляемого через выборы, ни других форм выявления общественного мнения. Говоря современным языком, майданных форм этого выявления.

Значит ли это, что диктатор ничего не боится? Отнюдь! Диктатор (ЦК), прежде всего, боится собственных репрессивных органов (ЧК). Все перевороты происходят либо тогда, когда репрессивные органы уже неэффективны (разложены коррупцией, кем-то перекуплены и т. д.), либо тогда, когда… Словом, когда сами же репрессивные органы и осуществляют переворот в собственных интересах или в интересах внешнего заказчика.

Если диктатор боится именно этого, то что он делает, чтобы этого не допустить? (Он ведь диктатор, а не неврастеничная барышня.) Диктатор заводит себе специальный орган контроля за спецслужбами, обладающий собственными оперативными и иными возможностями. Этот орган подчинен уже только диктатору (в случае коллективного диктатора он подчинен партии и является ее «святая святых»).