А если в ходе сложных перипетий (например, перестройка, распад СССР, шоковые реформы) грань между тайными фондами и полуприватизированными «общаками» стирается? Вообще стирается или хотя бы отчасти? И может ли она не стереться?
Ведь идет это самое неорганичное взрывное первоначальное накопление! Стремительно меняется характер элитогенеза. Можно сколько угодно негодовать по этому поводу. И быть сколь угодно правым в этих негодованиях. НО ЭТО ВЕДЬ ПРОИСХОДИТ! Что дальше?
Дальше либо абсолютное падение — вульгарное, циничное, граничащее с болезненной одержимостью… Либо переход с территории службы на иную территорию, не являющуюся царством вульгарно-материалистического безумия. Но это надо еще суметь туда перейти! То есть как-то соотнестись с идеей власти в ее элитно-классовом понимании.
Соотнесение с таким идеально-властным началом может трансформировать дух службы в иной, но высокий дух. Но если номинальный дух службы исчезает за счет наличия несовместимой с ним ситуации, а этот иной высокий дух не приходит на его место, то начинается игровая оргия. Безумие «игры ради игры». Причем игры, не подчиненной никакому высшему началу. Даже изощренно-элитному.
Предположим, что сильная личность очень мощно срослась с духом службы. А ее волочет на «другую территорию». Эта личность видит, что «другая территория» населена монстрами «игры ради игры» или еще более вульгарными (но не менее страшными) «сущностями». Что будет делать такая личность? Тут возможны варианты.
Вариант № 1. Личность просто СЛОМАЕТСЯ. И тогда мы через какое-то время вместо сильной личности увидим еще одного монстра «игры ради игры». Причем тем более жуткого, чем сильнее была личность.
Вариант № 2. Личность будет УПИРАТЬСЯ. И тогда ее в лучшем случае просто выкинут из того пространства, где она может как-то влиять на происходящее. А в худшем случае уничтожат.
Вариант № 3. Личность НАЙДЕТ ВЫСОКИЙ ЭЛИТНЫЙ СМЫСЛ.
В любом случае, человек службы оказывается в трансформационной ситуации. То есть в той самой ситуации, которую и называют «инициатической». Только попадает он в нее не из жажды получить искомую инициацию, а в силу исторической трагедии. Его сама трагедия впихивает в новую реальность. Он проваливается в нее, как в Зазеркалье.
Оглядывается вокруг себя — где, мол, хоть какое-то трансцендентное начало? Ну, Кролик хотя бы… Фавн какой-нибудь… Инициатический Бафомет… А в Зазеркалье — стерильная игровая поляна. А посреди нее качели… Не идолы, не языческие синкретические божества… Просто качели. Безжалостные и бессмысленные… Так сказать, стерильная «фигура баланса». Поди еще разбери, какая трансцендентальность стоит за подобной фигурой. Да и стоит ли?
Человек службы может просто не выдержать и не пройти. А может выдержать и пройти в «игровую зону». Но как пройти в эту зону и остаться человеком? Потому что пройти в нее и перестать быть человеком — это в каком-то смысле значит не пройти. Ведь добравшаяся до игровой зоны «раздавленность» будет порабощена (или просто «съедена») настоящими игроками.
Возражая Льву Толстому с его непротивлением злу силой, очень крупный философ начала XX века Иван Ильин (в целом, чтобы было понятно, отнюдь не «герой моего романа») совершенно справедливо говорил о действиях в благодати и в миру. Мол, в благодати нет места силе и злу, а в миру как несовершенстве клин можно выбивать клином.
Это правильно. Но тогда где-то должна быть благодать. Игрок должен быть игроком в миру. Но не в благодати. Говоря современным языком, на периферии системы, а не в ее ядре. Как только исчезает грань между ядром и периферией (а она исчезает сразу же, как только исчезает благодать, то есть брахманизм, то есть смысл), новый играющий человек становится вирусом, который привносит игру в ядро (простейший вариант — в свое общество).
Свой и чужой… Это противопоставление исчезает. И тогда можно многое. Я не буду перечислять, что именно. Этим «можно» пронизан XX век. Особенно его вторая половина. Это «можно» грозит стать всеобщим в XXI веке. Могу ли я назвать такую игру «беспределом»? Это мягкий и размытый термин, не позволяющий, увы, определить специфику рассматриваемого феномена.
Ну, назову я игру в Буденновске или в Беслане (а я убежден, что это именно игры) — беспределом. И что? Разве я что-нибудь раскрою в сути явления? Суть же эта в потере грани между миром и благодатью. И экспансии игрового начала в зону благодати, в «ядро системы» — что означает разрушение этого ядра, а значит, смерть или мутацию системы. (Тут все зависит от того, каким именно образом ядро будет разрушено. Но оно будет разрушено обязательно!)
Назвать губительное вторжение игры в ядро системы российским уникальным ноу-хау я не могу. В том-то и дело, что этот дух Игры, вышедший за рамки Истории (новый дух, по Гегелю), грозит стать безальтернативным духом XXI века. И тогда человечество исчезнет, причем достаточно быстро. Не будут реализованы даже идеи его сокращения до «золотого миллиарда» (или «золотого миллиона», неважно).
Время от времени ко мне приходят бледные, как смерть, элитарии, ощутившие прикосновение игрового абсолюта к своей душе и своему телу. Это нетрусливые, решительные люди. Тот страх, которым веет от них, — не имеет ничего общего с обыденным страхом. Но он еще сильнее. Обожженный этим холодным прикосновением человек говорит: «Неважно, что будет! Главное, чтобы наши дети выжили и были наверху!»
Что на это ответишь? Скажешь: «А если наверху будут только публичные девки?» Тебе: «И пусть». Спросишь: «А если наверху будут только птички и тараканы? Как вы в них превратите своих детей?» Решат, что ты отвратительно шутишь и не понимаешь серьезности темы. А я, поверьте, не шучу и все понимаю.
Когда Рональд Рейган сказал: «Пусть лучше мои девочки умрут сейчас, веря в Бога, чем будут воспитаны при коммунизме и умрут потом, не веря в него», — это, конечно, был пиар. Но в этом пиаре была какая-то (качество обсуждать не буду) огненность. Когда Магда Ришель (супруга Геббельса) написала перед самоубийством: «Мне не дорог мир, который придет после фюрера и национал-социализма, в нем не стоит жить, еще и потому я забрала с собой сюда детей. Их слишком жалко оставлять для грядущей после нас жизни…» — в этом тоже была огненность, пусть и черная.
Что такое мир вообще без огня и его хранителей? Почему этот мир сохранит человечность и человека? И почему в нем у Запада (нашей общей цивилизации) будет хоть какое-то место? Ведь рядом есть цивилизации, которые отнюдь не лишены своего огня. Мы хотим отдать им мир? А понимаем ли мы, что этот мир не будет миром, в котором останется Восхождение? Для кого-то речь идет о восхождении на Голгофу, для кого-то о восхождении как «усложнении форм»… Скачке из царства необходимости в царство свободы… Выходе разума из «инферно естественного отбора».
Но что такое мир без восхождения? Мир же не застынет в определенной точке. Начнется нисхождение. Возникнет мир регресса как тотальной нормы. Кто-то с облегчением скажет, что это будет мир фундаменталистского контрмодернистского ислама. Этот «кто-то» сильно заблуждается.
Когда я описываю русский мир эпохи карнавала как «русский ад», я не шучу. Я уже сказал в начале главы, что в скромное мебельное начинание, известное под названием «дело «Трех китов»«врываются «параполитические фурии» — left.ru и Форум. Мск. ру. Ну, врываются, и ладно… Что дальше? Что они несут с собой? Некоторое странное игровое начало? Но чем это начало обуздано? И обуздано ли оно хоть чем-то?