С 17 июня 1941 года начался вывод немецких торговых судов из всех советских портов. Они покидали порты внезапно, никого не уведомляя об этом. С этого же дня стали задерживаться и все торговые суда, следующие в СССР из портов Германии. В восточных районах рейха все школы были закрыты [384] . С середины июня началась мобилизация в Финляндии, 18 июня в Румынии, а 21 июня она была объявлена в Словакии [385] . 18 июня началось массовое выдвижение пехотных дивизий к советской границе, а 20 июня танковых и моторизованных. В эти же дни в Финском и Рижском заливах Балтийского моря немецкие и финские корабли стали устанавливать морские минно-взрывные заграждения, а все подводные лодки фашистской Германии ушли с баз на боевые позиции [386] . Возрастание угрозы войны заставило наркома военно-морского флота адмирала Н.Г. Кузнецова еще 19 июня, с разрешения правительства, объявить флоту боевую готовность № 2, а в 23 часа 37 минут 21 июня была объявлена оперативная готовность № 1, и нарком флота лично потребовал от командующих флотами «встретить внезапный удар немцев или их союзников всеми наличными силами» [387] . В тот же день, 19 июня, приказом наркома военно-морского флота, войскам предписывалось «замаскировать аэродромы, боевые и транспортные машины, склады, парки и базы, а также рассредоточить самолеты по полевым аэродромам, флоты и флотилии должны были повысить боевую готовность и усилить корабельные дозоры». [388]
21 июня в 16 ч. 15 мин. главные силы финского флота высадили пятитысячный десант на демилитаризованные, согласно Женевской конвенции 1921 года, Аландские острова, оккупировали его и арестовали там всех сотрудников советского консульства и торгового представительства. Молотов немедленно вызвал финского посла и выразил протест финскому правительству, и предупредил их о последствиях, а в советском правительстве этот шаг был расценен как преддверие войны. В этот же день финские подводные лодки приступили к установке минных заграждений у эстонского побережья, причем командиры этих лодок получили приказ атаковать советские корабли «если попадутся достойные цели» [389] . В этот же день, 21 июня было замечено, что сотрудники всех рангов немецкого, румынского, итальянского, словацкого и финского посольств стали поспешно уезжать на машинах за город. [390]
Поздно вечером 21 июня на территорию СССР перешел ефрейтор 222-го саперного полка вермахта, и он дал показания, что в этот день его командир взвода заявил солдатам, что в ночь на 22 июня, после артиллерийской подготовки, будет форсироваться река Буг на плотах, лодках и понтонах. В этот же день перебежчики были на советско-венгерской и на советско-румынской границе, и они тоже подтвердили, что нападение на СССР назначено на 22 июня. [391]
Пограничники докладывали — у границы скапливаются крупные силы фашистских войск, разведорганы приграничных округов подтверждали эти сообщения. Война неумолимо приближалась и каждый день был особенно дорог. Уже после войны заместитель народного комиссара по обороне маршал Советского Союза Мерецков о предвоенных днях напишет дословно: «Наркомату обороны к исходу 21 июня стала ясной неизбежность нападения Германии на СССР в следующие сутки… К сожалению, в оставшиеся до начала войны 5–6 часов Наркомат обороны и Генеральный штаб не сумели решить эти задачи» [392] . Но маршал скрыл причину невыполнения распоряжения Сталина о приведении приграничных войск страны в боевой готовность 19 июня и продублированную председателем правительства вечером 21 июня.
Военные руководители не исполнили ряд важных предписаний правительства, отданных еще в мае, которые повышали боевую готовность войск Правительство требовало:
— рассредоточить всю авиацию и тщательно ее замаскировать;
— привести все средства противовоздушной обороны и защиты населения в боевую готовность, исключая затемнение городов;
— вывести дивизии из приграничных городов в районы их оперативного предназначения и быть готовыми к отражению вторжения противника;
— усилить бдительность, повысить подготовку войск к ведению боевых действий.
Ничего из этого выполнено не было, и войска приграничных округов в первый же день войны потеряли большую часть своей авиации, а дивизии, расположенные в Бресте, Белостоке, Гродно, Львове и других приграничных городах подверглись внезапным артиллерийским и авиационным ударам и понесли большие потери.
Нарком обороны маршал Тимошенко имел полную и исчерпывающую информацию о наращивании сил вермахта в Восточной Пруссии, Польше, Австрии, Чехословакии и Румынии и, не спрашивая разрешения, а лишь получая одобрение руководства страны, наращивал в Прибалтике, Белоруссии и Украине адекватные военные силы. «Ударному кулаку вермахта противопоставлялся свой кулак, способный отразить нападение врага» [393] . В большом и главном, и в принципе, это была правильная политика наркома обороны Тимошенко и начальника Генерального штаба Жукова. Их в этом поддерживал Сталин и все члены Политбюро. Испокон веку на Руси силе внешней противопоставлялась всегда сила внутренняя, способная отразить нападение врага. Но все дело было в том, как это наращивание сил производилось, какие цели при этом ставились и как к этому относились сами военные люди.
Несмотря на явные признаки лихорадочной подготовки фашистской Германии к войне против Советского Союза, все мероприятия Наркомата обороны, связанные с сосредоточением и развертыванием наших войск в приграничных западных округах велись с большой осторожностью и крайне медленно. Наиболее раздражительным к переменам и к малейшим изменениям в оперативном построении войск был сам министр С. Тимошенко. Это была хорошо известная личность не только в армии, но и в стране, уважение к нему неоднократно подчеркивал Сталин (они вместе во время гражданской войны участвовали в обороне Царицына в 1918 году), и мнение маршала было всегда весомым и определяющим при принятии решений в Наркомате обороны. Как и Сталин, Тимошенко ненавидел войну, и в нем всегда присутствовала та государственная осторожность, которая полезна для поступательного движения к миру, а не к войне. Решительности в нем недоставало, как не хватало в нем и самостоятельности в принятии решений; не было у него и бесстрашия перед лицом судьбы и той напряженности и особой страстности, что присуща талантливому военачальнику. Ненавидя войну, он противился всяким открытым приготовлениям к ней, полагая, что в нужный час и в нужное время всю подготовку к войне можно будет выполнить за короткое время. Много раз, поднимая штабы и дивизии по учебно-боевой тревоге, он выработал у себя твердое и совершенно неверное убеждение, что достаточно нескольких часов, чтобы войска изготовились для ведения боевых действий, забывая при этом, что перевод всех вооруженных сил на военное положение потребует иного исчисления времени и во многом будет зависеть от действий противника. Маршал слыл волевым человеком, умелым организатором, но в узком кругу знали и его слабость и нерешительность. Он был прекрасным исполнителем по предписанным ему постановлениям партии и правительства, решениям Главного Военного Совета, и совершенно терялся там, где нужно было проявить личную инициативу или почин, а уж о рисках он и не помышлял. При этом он всегда мог умело сослаться на постановления правительства или указания товарища Сталина, которые были уместны и полезны для обстоятельств и событий вчерашнего дня, но никак не для грядущих событий. В быстротекущих событиях, связанных с приближением войны, маршал Тимошенко оказался приверженным старым догмам руководства и управления войсками, и в первые же дни войны он так и не нашел верных и нужных способов отражения наступления немецко-фашистских войск, а строго следовал старым планам прикрытия государственной границы государства, которые уже устарели и не годились.