В этих целях можно было бы разработать своего рода Конституционный акт, разграничивающий полномочия наднациональных и национально-государственных органов власти и управления в таком союзе (сообществе).
IV. Эти вопросы мы могли бы обсудить и наметить ориентиры их решения на Межпарламентской ассамблее, если бы национальные парламенты и исполнительные власти государств—участников Содружества предоставили соответствующие полномочия своим делегациям, а сами парламенты могли бы принять решения.
V. Учитывая принципиальный характер предложений, прошу вас изучить их, обсудить в своих парламентах с тем, чтобы мы могли рассмотреть весь комплекс этих вопросов, возможно, уже на предстоящем 25 сентября с. г. в Санкт-Петербурге заседании Совета Межпарламентской ассамблеи. Может быть, следует обсудить возможность проведения специального заседания ассамблеи, посвященного вопросу создания такого союза.
VI. Кроме того, в течение 1993 года можно было бы провести в каком-либо из российских городов (Самаре, Воронеже, Белгороде) или в столице одного из государств СНГ (например, Алма-Ате) Конгресс народных депутатов с участием всех членов парламентов наших стран с целью обсудить представленные вам в Меморандуме и иные аналогичные идеи.
VII. Подчеркиваю, что во всех случаях речь идет о Союзе Отечеств, Союзе свободных государств, когда ими добровольно отчуждаются, делегируются — единым, общим, наднациональным органом — отдельные государственные функции для регулирования и координации деятельности в важнейших сферах, в соответствии с упомянутым выше Конституционным актом. В этом суть предлагаемого подхода, который, надеюсь, не позволит противникам более тесной интеграции выдвинуть лозунги о якобы «новых имперских» планах и т. п.
Наш долг перед своими согражданами, перед вашей общей историей — создать благоприятные условия для труда, жизни, воспитания детей, развития наций и культуры, для процветания наших народов и отечеств. (Документ был опубликован в «Российской газете» 19 сентября 1993 года.)
С искренним уважением, Р.И. ХАСБУЛАТОВ
Интересно, этот «документ» никогда и никем не упоминался — ни в прессе, ни в публикациях ученых и специалистов, занимающихся проблематикой СНГ. Одни, видимо, не хотели признать факт, что первый председатель Межпарламентской ассамблеи имел и идеи, и возможности превратить СНГ в эффективно работающее Содружество, с действенными институтами, способными с большой пользой воздействовать на все бывшее пространство СССР и энергично влиять на все процессы. Другие опасались даже упоминать мое имя — такой страх им внушали ельцинисты и правящий политико-административный режим, с «подручными» СМИ, стоящими на страже «новой старой» власти. Третьи они были открытыми противниками, отвергающими любую здравую мысль, если она не исходила от них. Межпарламентская ассамблея, которую мы так тщательно создавали, практически тихо «умерла» стараниями В. Шумейко и Е. Строева, которые возглавили первые палаты Государственной думы и которым отдал «на откуп» эту перспективную международную организацию кремлевский правитель, после «стабилизации» его режима в результате проведенного 12 декабря 1993 года референдума, принятия новой Конституции и формирования нового парламента.
Субъективно-психологические моменты, способствовавшие высокому уровню иностранного воздействия на правителя
Ельцин, как это отмечают многие наблюдатели, был болезненно-подозрительным человеком, причем в таких крайних формах, что это вызывало порой некоторые сомнения в его умении строить логические конструкции в политической борьбе, с ее неизбежными альянсами и компромиссами. Пример этого — его упорное нежелание в роковой для нас всех час — 19 августа — не упоминать в тексте нашего «Обращения» имени президента Горбачева, заявления: «Я не хочу быть его спасителем», в то время, как имя Горбачева нам было необходимо как знамя борьбы с путчистами. Тень подозрения, павшая на любого одаренного и преданного ему человека в личной к нему нелояльности, вызывало у него немедленное желание избавиться от него навсегда. Некоторая доля самостоятельности при этом как раз и рассматривалась как «нелояльность». Это, кстати, очень осложняло мою работу с ним еще с первых наших совместных шагов, с мая 1990 года. А когда мы дружно подавили августовский мятеж и Ельцин вручил мне «Удостоверение» за № 2, как человеку, внесшему наибольший вклад в эту нашу победу, а я, в свою очередь, подписал «Удостоверение за № 1» и вручил его Ельцину, — многие, знающие президента, искренне удивлялись тому, «насколько затянулась эра наших хороших взаимоотношений». Конечно, близкими эти отношения не могли быть — это была совместная, тяжелая работа ради Отечества, с коварно-хитрым, хотя и не очень способным и подготовленным к большой государственной деятельности, человеком. Ему надо было помогать. Я и помогал. Возможно, внутренне президент и сам осознавал, что попал на орбиту власти в силу стечения множества исторических и иных обстоятельств, далеко не по заслугам и способностям. Отсюда — определенный, иногда проскальзывающий внешне, элемент комплекса неполноценности, возмещаемый сознательной жестокостью в отношении к людям (в том числе и к соратникам) «не угодившим» (порой — в мелочах); во властных требованиях (буквально!) «относиться к нему с величайшим почтением», болезненная тяга к торжественным церемониальным (царистским) играм и атрибутике и т.д.
Другая «болезнь» — это неприкрытое поклонение Западу, восхищенное преклонение перед высказанными их представителями, порой, весьма банальных истин. Я сталкивался с этой стороной президентского мышления часто, и когда Ельцин с почтительным придыханием говорил о нечто таком, «которое» я не мог не знать, десятилетиями занимаясь Западом, — я терялся, не зная, как реагировать: согласиться, словом или, как принято, одобрительно «кивать» — я не мог бесполезно возражать — уже не хотел, зная, что у собеседника испортится настроение.
Возможно, в связи с этой страстью, но в основе своей продолжение линии Горбачева на бесконечные уступки за счет России, в некоторых российских печатных изданиях, в разное время, высказывалась версия, что Ельцин являлся агентом иностранных спецслужб (как Ленин, Горбачев и др.). По мнению авторов версии, в противном случае невозможно понять ни его внутреннюю, ни внешнюю политику, направленную на откровенное подчинение России интересам западных стран.
Я считаю такую точку зрения абсурдной, конечно, никаким «тайным агентом» иностранных спецслужб Ельцин не был (как и Горбачев, тем более Ленин). Его отношения с политической верхушкой США, как мне представляется, были иными: Ельцину внушили (прежде всего его неформальные соратники), что единственная возможность политически уцелеть в той сложнейшей обстановке (1990—1991 годы) — это «согласование» своих действий с высшими правительственными кругами Америки (отчасти — ФРГ). Этого было несложно добиться, учитывая, что, как я отмечал, Ельцин буквально преклонялся перед Западом, гордился тем, что его там «принимали», «дружбой» с Клинтоном, Г. Колем (который ранее не менее «горячо дружил с Горбачевым»).