К началу 1996 г., года очередных президентских выборов, популярность Бориса Ельцина упала практически до нуля. И дело было не только в непопулярности его реформ и в чеченской войне, которая обернулась катастрофой. Президент вызывал у жителей страны неловкость своими частыми публичными появлениями в нетрезвом виде. Мало кто сомневался, что летом на выборах президентом станет лидер коммунистов Геннадий Зюганов, если выборы пройдут честно. Однако новоявленные олигархи — бизнесмены-миллиардеры, которые опасались потерять свои обретенные состояния в случае возвращения коммунистов, сплотились для осуществления «ельцинского чуда». В ходе так называемых залоговых аукционов, придуманных в 1995 г., эти люди приобрели за мизерную стоимость крупнейшие государственные ресурсы России, включая большинство нефтяных и газовых активов в обмен на помощь безденежному правительству. Теперь именно они финансировали ельцинскую президентскую кампанию, используя для этого принадлежащие им национальные телевизионные каналы, которые освещали предвыборную ситуацию исключительно в его пользу. Ельцин вернулся к власти — и Запад вздохнул с облегчением. Для Клинтона и других лидеров в России были спасены «демократия» и «свободный рынок». Все остальное для них значения не имело.
Но западные лидеры были не в состоянии оценить психологическую травму, которая была нанесена россиянам как нации. Владимир Путин же видел это прекрасно.
Как писал американский политолог Стивен Коэн, в США существовала общепринятая точка зрения, согласно которой «после развала Советского Союза в 1991 г. Россия стала страной, желающей и способной превратиться в некую копию Америки»4. Даже не буду говорить об огромных культурных и исторических различиях, которые, скорее всего, никогда не позволили бы России стать «второй Америкой». Факт заключался в том, что россияне попали в чрезвычайно сложную ситуацию, не имея времени даже на то, чтобы приспособиться к свалившейся на них свободе. Знаменитый советский поэт и певец Владимир Высоцкий прозорливо предвидел это еще в 1965 г., когда он мог только воображать, каково будет оказаться избавленным от коммунистической смирительной рубашки:
Мне вчера дали свободу —
Что я с ней делать буду?
Запад полагал, что россияне априори знают, как воспользоваться свободой, словно это нечто совершенно естественное, как будто русские — это те же американцы, которым, правда, пришлось несколько лет помучиться с коммунизмом. Нужно только снять ограничения, ввести свободный рынок, и все остальное сложится само собой. Тоби Гэтти, советник Клинтона по вопросам России, готовивший первый «пакет» помощи для нее, признает: «Возможно, у нас в США был слишком узкий взгляд на советское общество. Мы переоценили желание русских жить по нашим правилам. Мы отталкивались от предположения, что трансформация пройдет быстро, а хаос, который, кстати сказать, рассматривался нами не как хаос, а как переходный период, вскоре сменится нормальной жизнью»5.
Но в 1990-е годы россияне чувствовали, что волна капитализма не несет их вперед, а захлестывает с головой. Более того, возникло глубокое возмущение, что какие-то «посторонние люди» берутся их учить «цивилизованным» манерам поведения. Большинство россиян с легкостью отказались от коммунистической идеологии. Но они не избавились от образа мышления, сформированного еще в докоммунистический период и лежащего глубоко в душе русского человека. Среди россиян было распространено (и продолжает существовать) сожаление об утрате «чувства единства». «Коллективизм» — не советское изобретение, эта идея уходит корнями в российскую историю, и она противоречит духу западного индивидуализма, который им начали насаждать.
Картина, которую я несколькими мазками попытался нарисовать выше, оставляет безрадостное впечатление. Может, даже более безрадостное, чем ситуация в целом. При Ельцине, несомненно, были и радости, и достижения. Но именно самая мрачная сторона жизни 1990-х гг., которую Запад попросту просмотрел, и подготовила плодородную почву, в которую Путин начнет сажать свои идеи.
Эта книга — о Путине во власти, а не его биография. Но взгляд на его ранние годы объясняет многое. Его происхождение, путь в высшие кабинеты власти дают ключ к пониманию противоречивого поведения, которое Путин будет демонстрировать как президент: демократ, не доверяющий демократии, западник, чье понимание Запада ошибочное и достаточно ограниченное, человек, верящий в свободный рынок, но мировоззрение которого было сформировано коммунистическим прошлым, яростный защитник Российского государства с ледяным, безжалостным отношением бывшего сотрудника КГБ к его «врагам».
Владимир Владимирович Путин родился в 1952 г. в Ленинграде. В то время город, переживший во Вторую мировую войну немецкие артобстрелы и 900-дневную блокаду, еще восстанавливался из руин. Его детство прошло в коммунальной квартире. Семья занимала одну комнату, а кухню и туалет приходилось делить с соседями. Эта «радость» хорошо памятна многим россиянам. С одной стороны, условия были ужасными — не было ванной, горячей воды, по лестницам бегали крысы. А с другой, коммунальное жилье и совместный труд по послевоенному восстановлению оказали существенное влияние на укрепление коммунистической идеологии того времени. Мышление юного Путина формировалось под воздействием советской пропаганды. В его семье не было ни диссидентов, ни интеллектуалов, которые слушали передачи западных радиостанций, в ней не вели подстрекательских разговоров. В школе его учили, что Запад — враждебный мир, где капиталисты эксплуатируют рабочих и готовятся к войне против СССР; ему говорили, что жизнь в его собственной стране несоизмеримо лучше — благодаря мудрому руководству Коммунистической партии. Краткая «оттепель» времен Никиты Хрущева закончилась, когда Путину было двенадцать лет. Старшие классы школы уже пришлись на период правления Леонида Брежнева, отмеченный нарастающим милитаризмом, конфронтацией с Западом, политическими репрессиями и идеологической жесткостью. Именно в эти годы молодой Путин проявил интерес к вступлению в силовой аппарат партии — КГБ, но это стремление он смог реализовать только после окончания юридического факультета Ленинградского университета.
Путин говорит, что даже не задумывался о массовом терроре, который был организован при Сталине предшественником КГБ — НКВД. Скорее всего, он действительно почти ничего об этом не знал. «Мои представления о КГБ возникли на основе романтических рассказов о работе разведчиков, — говорит он. — Меня, без всякого преувеличения, можно было считать успешным продуктом патриотического воспитания советского человека»6.
Но Путин должен был узнать, чем занимается КГБ, за первые десять лет, которые прослужил в Ленинграде в конце 1970 — начале 1980-х гг. Это был период, когда органы сажали диссидентов в лагеря и психушки, конфисковывали иностранную литературу, глушили зарубежные радиостанции, запрещали советским гражданам выезжать за границу и всеми возможными способами помогали коммунистической партии осуществлять тотальный контроль над обществом. За рубежом задачами КГБ были подрыв западных демократий, похищение военных и промышленных секретов, помощь секретным службам «братских социалистических стран» Восточной Европы в подавлении диссидентства. Доподлинно неизвестно, чем занимался Путин в эти годы, но можно предположить по его работе в контрразведке и в слежке за иностранцами в Ленинграде, что он был абсолютно предан «советскому делу». Путин и поныне неколебим в своем презрении к «предателям Родины» и (как мы увидели в 2010 г., когда он тепло приветствовал десять российских шпионов, высланных из США) полон восхищения теми, кто следует его собственной карьере секретного агента.