Кроме того, он выступил в защиту права на демонстрации. С июля активисты оппозиции начали проводить несанкционированные митинги в последний день каждого месяца, в котором 31 день, чтобы привлечь внимание к Статье 31 Конституции, гарантирующей право собраний. Эти митинги неизменно разгонялись в первые же минуты, протестующих брали под арест. Затем Дума приняла законопроект, еще жестче ограничивающий уличные акции протеста, но в ноябре Медведев наложил на него вето. В отличие от него, Путин считал, что во время акций протеста милиция вправе применять силу, «если демонстранты собираются там, где нельзя».
В июне 2010 г. законопроект Думы расширил функции силовых ведомств, мотивируя это «борьбой с экстремизмом». Законопроект давал ФСБ право выносить предупреждения людям, которые предположительно намеревались совершить преступление, а также пригрозить им, наложить штраф или даже взять под арест на срок до 15 суток. Совет по правам человека посетовал, что закон «возрождает худшую практику тоталитарного государства», однако президент Медведев смягчил впечатление от него, настаивая: «Хочу, чтобы вы знали, что это было сделано по моему личному распоряжению».
Путин и Медведев никогда открыто не противоречили друг другу. Зато идеологические битвы вели их доверенные лица. Либеральный «мозговой центр», Институт современного развития, (ИНСОР) был учрежден сразу же после избрания президентом Медведева, который и стал председателем попечительского совета организации. Председатель правления Игорь Юргенс говорит, что президент соглашается «с некоторыми, но не со всеми его взглядами», однако за несколько лет существования института Медведев, по сути дела, все более открыто обращается к идеям ИНСОРа. В феврале 2010 г. институт опубликовал большой доклад под названием «Россия XXI века: образ желаемого завтра», предложив дать «обратный ход» многим политическим реформам Путина. Предлагалась двухпартийная система в западном духе, СМИ, свободные от государственного вмешательства, независимые суды, прямые выборы местных руководителей, сокращение силовых ведомств. Этот доклад сразу вызвал осуждение со стороны Владислава Суркова, который объявил: «Невозможно создать демократию за три дня, нельзя так просто взять и превратить ребенка во взрослого».
Но в ноябре Медведев сам направил оружие на хваленую путинскую «стабильность». Он выбрал выражения, напомнившие о Горбачеве, который назвал период правления коммунистов до его прихода к власти годами «стагнации», или «застоя». В видеоблоге Медведев фактически осудил сложившуюся в стране однопартийную систему: «Не секрет, что с определенного периода в нашей политической жизни стали появляться симптомы застоя, возникла угроза превращения стабильности в фактор стагнации. А такой застой одинаково губителен и для правящей партии, и для оппозиционных сил. Если у оппозиции нет ни малейшего шанса выиграть в честной борьбе — она деградирует и становится маргинальной. Но если у правящей партии нет шансов нигде и никогда проиграть, она просто «бронзовеет» и в конечном счете тоже деградирует, как любой живой организм, который остается без движения. Поэтому возникла необходимость поднять уровень политической конкуренции».
Несмотря на явное обращение Медведева к СМИ и приглашение рискнуть, Кремль сохранял полный контроль над центральными телеканалами. В конце ноября завершающие реплики популярного ведущего еженедельной передачи Владимира Познера вырезали, потому что он упомянул о смерти Сергея Магнитского в тюрьме. Еще один уважаемый тележурналист, Леонид Парфенов, воспользовался церемонией вручения «Тэффи», чтобы высказать колкие замечания по поводу контроля над теленовостями. Он сказал, что выпуски новостей начинают напоминать советскую пропаганду, в них не остается места критическим, скептическим или ироническим замечаниям в адрес премьер-министра или президента. «Корреспондент… и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения», — сказал он.
Ирония заключалась в том, что не далее как в сентябре сам Медведев воспользовался подконтрольностью государственного телевидения и обратился к «черным» методам пропаганды, чтобы дискредитировать, а затем снять с поста коррумпированного мэра Москвы Юрия Лужкова. В этом случае от демократических наклонностей Медведева не осталось и следа. Поскольку Путин отменил выборы мэров, о том, чтобы избавиться от Лужкова с помощью голосования, не могло быть и речи. Этого можно было теперь добиться с помощью президентского указа, но простая отставка без причины не годилась для такой могущественной фигуры, как Лужков. Его коррумпированность была настолько вопиющей, насколько это вообще возможно: все знали, что его жена стала самой богатой женщиной России главным образом потому, что ее компании досталось подавляющее большинство самых выгодных строительных контрактов в Москве. Однако Лужков в Кремле был привычен, как мебель, занимал свой пост со времен Ельцина, по-прежнему пользовался популярностью, превратил Москву в сияющую витрину посткоммунистического возрождения. Но Медведев желал избавиться от него, и последней каплей стала открытая критика Лужковым решения президента остановить строительство спорной транспортной артерии через древние леса к северу от Москвы. Взяв на вооружение путинскую лексику, Медведев заявил, что Лужкову следовало бы «заниматься своими делами».
Медведев запустил старую пропагандистскую машину. По всем трем главным телеканалам пустили в эфир документальные фильмы, очернявшие Лужкова. Критике подверглась его политика «реконструкции» московских памятников архитектуры, благодаря которой застройщики получили возможность сохранять только фасады зданий XVIII в., полностью меняя весь интерьер. Лужкова обвиняли в вечных городских пробках и расписывали баснословные богатства его жены. В вину Лужкову вменяли также и то, что невыносимо жаркое лето 2010 г., когда Москву окутал едкий дым горящих торфяников, он провел на отдыхе за границей или присматривал за своей пасекой вместо того, чтобы помогать москвичам.
17 сентября Лужкова вызвали в Кремль, руководитель администрации Медведева предложил ему «уйти без шума». Но уходить без шума Лужков отказался. Он уехал на неделю отдыхать в Австрию, а 27 сентября написал Медведеву, критикуя его притязания на демократию и обвиняя его в развязывании беспрецедентной «кампании по дискредитации» с целью избавиться от слишком «самостоятельного и неудобного» мэра. Лужков требовал восстановления практики выборов мэра. Он полагал, что единственная причина желания Медведева отделаться от него — стремление посадить на пост мэра одного из своих союзников, чтобы повысить собственные шансы на будущих президентских выборах. «Вариантов всего два, — писал Лужков, — при наличии весомых оснований освободить меня или публично отмежеваться от тех, кто сделал Вам такую дикую услугу». На следующее утро Медведев отправил мэра в отставку, сославшись на «утрату доверия».
Но понадобилось еще две недели, чтобы назначить нового мэра. Наконец выбор пал на правую руку Путина, Сергея Собянина. Он занимал пост руководителя администрации Путина и был обязан тому всей своей карьерой (и, кстати говоря, мало что знал о столице, которой ему предстояло управлять, так как прожил в ней всего пять лет и видел печально известные московские пробки только через затемненные стекла правительственного лимузина). Если справедливы были подозрения Лужкова, что Медведев хочет посадить вместо него одного из своих сторонников, то эту важную битву он проиграл Путину. И это поражение обещало стать не последним.