Атлантистская идентичность Турции в последние полвека была более или менее постоянной и пустила в политической системе глубокие корни.
Особенно обострились эти тенденции в тот период, когда стало очевидно, что СССР доживает последние дни. У Анкары появился шанс перейти от вялого и виртуального во многом противостояния с евразийским противником к более конкретной форме деятельности. С середины 80-х годов атлантизм в отношении СССР активизируется. Турецкие эмиссары начинают активно работать в тюркских республиках СССР, в зонах расселения татар, башкир, чувашей, кавказских тюрок, а также шире, в исламской и кавказской среде. Ориентация на Анкару выглядела тогда как специфический маршрут общей ориентации на Запад, на Вашингтон, а значит — в геополитической логике дуального выбора — против Москвы и русских. Пантуранизм стал приобретать более конкретные формы: множество изданий и текстов, эмиссаров и пропагандистов из Турции хлынули под прикрытием различным благопристойных фондов и миссий в СССР с целью подготовки «туранской интеграции».
Распад СССР в 1991 открыл, казалось, для этого все возможности. Турецкие организации потоком хлынули в страны СНГ, совмещая бизнес и пропаганду, гуманитарные проекты и идеологическую индоктринацию в пантуранистском, иногда даже «исламистском» (что немыслимо в самой Турции) ключе. Турецкие премьеры посещали столицы новых среднеазиатских государств и Азербайджан, открыто призывая к пантуранской коалиции, по сути, к противодействию российскому влиянию на огромных территориях континента — вплоть до Поволжья и Якутии.
Турецкие спецслужбы резко активизировали свою деятельность в Азербайджане, Центральной Азии и на Кавказе. Там, где позиции Москвы слабели, там Анкара пыталась закрепиться сама в формате антирусской фронды. Кульминации эти тенденции достигли в период чеченской кампании, которая логистически, информационно, экономически и по-иному была активно поддержана Турцией. Наличие значительной чеченской диаспоры в самой Турции помогало в этом.
Одним словом, к середине 90-х годов атлантистская роль Турции в отношении Евразии достигла апогея. Если бы Москва ушла с Северного Кавказа, поддалась бы сепаратистскому натиску, окончательно ослабла бы и потеряла контроль над ситуацией в других регионах, нельзя было исключить масштабное втягивание Турции в администрирование гигантских евразийских территорий, оторвавшихся от heartland’а. И до определенного момента Вашингтон не только не препятствовал бы этому, но пассивно способствовал: расчленение России после распада СССР было следующей задачей атлантистских стратегов, как свидетельствуют книги Збигнева Бжезинского «Великая шахматная доска» («The Grand Chessboard» 1997) и «Выбор» («The Choice. Domination of Leadership», 2004). Турция могла бы стать важнейшим элементом этого желаемого атлантистами процесса в региональном масштабе.
Последние десятилетия были переломными в мировом масштабе. На наших глазах выстраивался новый мир. Крах Советского Союза резко дисбалансировал общую ситуацию, в мировой геополитике появились новые и невиданные ранее явления. По сути, изменились роли и функции основных участников Большой Игры.
Крах СССР и капитуляция Москвы перед атлантизмом — курс, воплощенный в Горбачеве и Ельцине, по инерции отчасти и в Путине, — создали предпосылки для новой реальности — реальности «однополярного мира». Цивилизация Моря, талассократия впервые в новой истории добилась столь очевидного превосходства над геополитическим оппонентом — цивилизацией Суши, теллурократией. Весы Большой Игры резко сместились в сторону Запада. Это повлекло за собой серьезные последствия.
Во-первых, сам Запад, достаточно монолитный в эпоху биполяризма, довольно быстро разделился на два обособленных полюса — на США (шире, Америку) и Европу. Линия виртуальной границы, намеченная по Атлантике, стала превращаться в реальность, вместо единого Запада возникли два геополитических субъекта — Америка и Европа, со своими собственными геополитическими интересами, проблемами, перспективами, проектами будущего мироустройства. Отныне понятие «Запад» перестало быть точным — и в вопросе Евросоюза, и в отношении блока НАТО, и применительно к системе ВТО — возникли довольно серьезные альтернативы. Европа реализовала собственную валюту, вступила в нешуточную торговую конкуренцию с США, отстранилась от военных проектов англо-саксонской коалиции, которая в разных точках мирах — в частности, в Ираке — предпочитала действовать отныне самостоятельно. Этот процесс еще не завершен, но набросок полноценной оппозиции между США (и Англией) и Евросоюзом (особенно в лице Франции и Германии) мы видели в период последней иракской кампании — страны континентальной Европы оказались в этом конфликте на противоположной от США стороне. Естественно, не за режим Саддама Хусейна, но против прямой американской агрессии.
Это обстоятельство существенно повлияло на Большую Игру. У Европы появились наброски собственной геополитической линии, собственной стратегии в отношении региональных проблем — в частности, в отношении арабского (шире, исламского) мира и Ближневосточного региона.
Во-вторых, новое значение приобрел фактор исламизма, фундаментального ислама. Будучи созданным при поддержке ЦРУ для противодействия просоветским, лево-националистичсеким режимам в арабском мире (Сирия, Ирак, Ливия и т. д.) и в среде континентального ислама (Афганистан), радикальный ислам — пресловутая «Аль-Каида» — после краха СССР изменил свою геополитическую функцию и стал собирательным образом «мирового зла», «врага», столь необходимым для архитекторов и строителей однополярного мира. Отныне радикальный ислам был не инструментом атлантистской геополитики, но экстерриториальным антагонистом, война с которым, по мнению американских стратегов, должна оправдать претензии США на стратегический контроль над ключевыми точками планеты, вплоть до присвоенного США права вмешиваться в дела тех государств, чья политика будет угрожать американским интересам в регионе: доктрина «ограниченного суверенитета», принятая Вашингтоном в 2002 году. Отныне исламизм или исламский фундаментализм стал субститутом исчезнувшей «империи зла», и это понятие «исламизм» в глазах широкой и часто некомпетентной публики Запада легко соскальзывало к понятию «ислам». Хотя эксперты не устают объяснять разницу между «исламом» и «исламизмом», широкие массы такие нюансы воспринимают с трудом. В объявленном Самуилом Хантингтоном «столкновении цивилизаций» исламский мир явно оказывался по ту сторону баррикад от Америки.
В-третьих, в данном контексте однополярного мира как раз и встал впервые вопрос о Евразии в новом контексте. Если в эпоху двуполярного мира Евразия как геополитическая реальность была плотно заслонена идеологическим дискурсом марксизма и коммунизма, то отныне — при слабой и довольно невнятной российской политике — это огромное пространство, объединенное стратегически, экономически и социально, представляло собой скорее вопрос, нежели ответ, скорее потенциальность, нежели актуальность. Евразия стала самостоятельным геополитическим концептом именно в последние годы, когда это пространство — в целом называемое постсоветским — окончательно отделилось от понятий «социализм», «советизм», «марксистская идеология». Термин «Евразия» стал очень удобным для обозначения постсоветского пространства в отрыве от недавнего прошлого этих территорий. Но, лишившись идеологии и части подконтрольных территорий, Евразия (с ядром в России) все же продолжала играть существенную роль в регионе, шире — в мировой политике. Отчасти масштаб этой роли основан на инерции, «фантомных болях» бывшего СССР, который был, безусловно, одним из главных субъектов мировой политики, и к этому привыкли как советские люди, так и люди Запада, все человечество. Объявив себя наследницей СССР, современная Россия сделала заявку на преемственность геополитической функции на новом витке истории. На практике 90-х годов это обстоятельство скорее опровергалось фактами, нежели подтверждалось ими, и мы были свидетелями резкого упадка российского влияния на те мировые процессы, которые активно и относительно успешно контролировал СССР. Но от СССР (а в чем-то и от царской России) остались и вполне конкретные реальности — ядерное оружие, огромные соединенные транспортными сетями территории, экономические системы, связанные с разработкой и переработкой полезных ископаемых и энергоносителей, довольно образованное социально сознательное население, культурный потенциал. Несоветская, постсоветская Россия, даже в качестве лишь потенциального игрока и без возможности и желания активно диктовать свою волю соседним государствам в колониальном «империалистическом» ключе, приобретала новую функцию. Оставаясь ядром Евразии, Россия постепенно стала осознавать преимущества такого положения, встала на путь усиления своих позиций в мировой политике уже на новой основе. Это и есть Евразия, еще не до конца определенный, но постепенно становящийся все более и более весомым геополитический фактор новейшей геополитической картины мира. Интерес к этому потенциальному субъекту существует у всех участников мирового процесса — глобального и локального.