Геополитика не ставит своей целью вынесение метафизического, гносеологического или этического диагноза — что есть свет, истина и добро, а что тьма, ложь и зло. Геополитика старается вникнуть в ценностную структуру каждой цивилизации, понять и описать ее логику. Но так как объективная методология всегда используется конкретной личностью или группой людей, в свою очередь являющимися продуктами вполне определенной цивилизации, то объективной геополитики даже теоретически не может быть: она всегда будет геополитикой англосаксонской, германской, русской, арабской, китайской, японской, турецкой и т. д., отражая специфику качественного подхода каждой из национальных школ. И все же эти подходы становятся подлинно геополитическими, когда возвышаются до обобщения, оперирующего с изначальной геополитической парой, соотнося историю своей страны, религии, культуры, расы с основополагающей структурой кода суша-море.
По мере повышения интереса к геополитическим исследованиям становится все более насущным дать четкое определение геополитики, для того чтобы это понятие не сужалось и не расширялось. Базового определения шведа Рудольфа Челлена «геополитика есть дисциплина, изучающая отношение государства к территории» явно недостаточно сегодня, так как более чем столетние исследования в этой области показали, что геополитический метод вполне применим не только к анализу истории государств, но и к систематизации цивилизационных, культурных, религиозных и экономических закономерностей. Сегодня мы вполне можем говорить о «геополитике православия» и «геополитике ислама», о «геополитике социализма» и «геополитике демократии», о геополитике «белой расы» и геополитике «негритюда». По этой причине мне представляется своевременным дать иное, более широкое определение «геополитики».
Геополитика есть дисциплина, изучающая человечество в его взаимосвязи с пространственным фактором.
В последние столетия само собой разумеющимся был исторический (временной) метод, основанный на строгом и качественно осознанном диахронизме: вся бытие народов и государств рассматривалось, описывалось и изучалось как процесс развития. При этом постоянными считались именно универсальные закономерности исторического развития, развертывание бытия во времени. В этом проявилось увлечение диахроническим подходом, фасцинация качественным временем, т. е. собственно историей. География (пространство) понималась исключительно через призму истории (времени). Поэтому народы и страны, религии и культуры имплицитно и эксплицитно делились на «развитые» («передовые», «прогрессивные») и «неразвитые» («отсталые», «примитивные»). При этом исключительность историцизма отказывала неразвитым в праве на какую бы то ни было ценность и оригинальность: они становились ценными, только «догоняя передовых».
Сверхэксплуатация историцизма дала множество интереснейших учений, но и привела к массе несправедливостей, одной из которых — наиболее вопиющей — является европейский расизм (от работорговли до ужасов Освенцима). Приверженность к критериям качественного времени, принадлежность к более высоким этажам истории как бы наделяло одних правом на господство над другими только на том основании, что другие являются «недоразвитыми», а значит, не столько «другими», сколько «такими же, только несовершенными, недоделанными, ущербными». «Прогрессивные» нации вменили себе право на распоряжение «отсталыми» так же, как берут опеку над детьми, инвалидами или олигофренами.
Геополитика ставит своей целью сбалансировать одностороннее увлечение историцизмом (особенно ярко выраженное начиная с эпохи Просвещения) за счет приоритетного обращения к пространственному критерию. В каком-то смысле, геополитика оперирует с синхронической картой цивилизаций и народов. Если для историка важнее всего получить ответ на вопрос «когда» — и еще точнее, «до» или «после», то для геополитика важнее всего — «где». Смысл события определяется не столько его расположением на оси времени, сколько в пространстве.
Историцизм исходит из предпосылки, что пространственный (географический) фактор является однородным и несущественным, что историческое время и его структура в сущности едины. Геополитика утверждает, что у каждой точки планеты есть свое собственное время, выражающее внутренние закономерности пространства.
Понятая таким образом геополитика открывает колоссальные горизонты новой манеры человеческого мышления, философии, анализа. Теперь понятно, что применение геополитического подхода к сфере международных отношений, к области военной стратегии или макроэкономики есть не что иное, как проба сил, частное и узкое — фактически опытное, пробное — применение новой фундаментальной методологии мысли к довольно конкретным явлениям. Начавшись с реализации приземленных политических задач, геополитика незаметно подошла к тому пределу, за которым она призвана перерасти в нечто намного более масштабное.
Если историцизм был характерной маркой эпохи модерна, то геополитика — или, шире, философия пространства — претендует на то, чтобы стать приоритетным инструментом мышления эпохи постмодерна.
В соотношении исторической конкретики народа и страны с геополитическим кодом проявляется значимое неравенство национальных школ. Есть цивилизационные позиции, которые максимально сближаются с одним из полюсов. Геополитические школы данных стран и цивилизаций, как правило, отличаются предельной ясностью и последовательностью методологий — это естественно, поскольку, исследуя геополитический код, они исследуют базовую сущность своей собственной цивилизации. В таком привилегированном положении оказываются две цивилизации — англосаксонская (море) и евразийская (суша). Большинство других цивилизационных ядер имеют смешанный характер: разбирая их геополитический характер, мы с необходимостью говорим о балансе сухопутного и морского начал. Иными словами: все цивилизации, кроме евразийский и атлантической (англосаксонской), имеют в разной степени «береговой характер», строятся на диалектическом сочетании двух начал. Конечно, и в самом евразийском и атлантистском контекстах также есть как автохтонные, так и гетерогенные (с геополитической точки зрения) черты, но здесь можно говорить о наличии единого фундаментального вектора, от которого можно отклониться, но который нельзя заменить на прямо противоположный. Для береговых цивилизаций это не так: здесь победа евразийского или атлантистского начал может повлечь за собой радикальную смену цивилизационного курса. Хотя с позиции самих этих «береговых цивилизаций» игра со сменой геополитических ориентаций заложена в саму основу геополитической идентичности — и, в отличие от геополитических полюсов, неразрывно связанных со своими фундаментальными векторами, эта игра не несет в самой себе ни радикального этического значения, ни абсолютности.
Геополитика как метод и форма анализа международных отношений, стратегического баланса сил, конфликтов и союзов в планетарном масштабе имеет две стороны: постоянную часть и переменную. Постоянная часть геополитического метода покоится на признании упомянутого выше неснимаемого противоречия между цивилизацией Моря (талассократия) и цивилизацией Суши (теллурократия). Как бы ни развивались отношения между главной державой Моря (начиная со второй половины ХХ века это однозначно США) и державой Суши (в течение последних трех столетий это, безусловно, Российская империя — СССР — современная Россия), они предопределены базовым дуализмом, «великой войной континентов». Именно на этом основываются все геополитические построения американских стратегов от адмирала Мэхэна до Николаса Спикмена и Збигнева Бжезинского. Современные американские стратеги — как неоконсерваторы (Р. Перл, М. Ледин, Р. Кэйгэн, П. Волфовиц), так и неолибералы и неодемократы — единодушно принимают эту базовую геополитическую модель, и рассматривают в ее русле отношения с Евразией, heartland’ом. Это как система сообщающихся сосудов: там, где у цивилизации Моря (атлантизм) прибывает, у цивилизации Суши (евразийство) убывает, и наоборот.