Кстати, мне потом еще раз довелось побывать в той же дежурной амбулатории. На этот раз я обратилась туда с высокой температурой и заложенным носом, без проблем получила освобождение от работы, рецепт на микстуру от кашля и антибиотики. Ни о какой соматизации не заходило речи. Возможно, причина была в том, что я попала к другому врачу, возможно, помог случай, возможно, помогло то, что в графе «профессия» я написала не «получатель пособия», а «психолог».
В то время, когда я возвращалась в мир обычных людей, я несколько раз сталкивалась с тем, что люди вели себя со мной как-то странно или относились хуже, чем я от них ожидала. Иногда на моем пути попадались люди, которые отказывали признавать за мной законные права или не верили моим объяснениям, хотя не было никакой причины сомневаться в их истинности. В тех аргументах, которые они приводили в обоснование своего решения, я не могла найти никакой логики. Я не раз оказывалась в ситуации, когда другие люди делали какие-то нелогичные выводы или начинали задавать вопросы по поводу таких вещей, которые обычно не вызывают вопросов. В таких случаях у меня оставалось отчетливое ощущение того, что они знали о моем прошлом, и что все, что тут говорилось и делалось, было связано с диагнозом, о котором, однако, никто не упоминал вслух. Они ничего не говорили, а я не спрашивала. Потому что на такие вопросы не бывает удовлетворительного ответа, и если бы я вздумала спрашивать, это было бы воспринято только как лишнее подтверждение моей болезни, как паранойя и преувеличенная обидчивость. Поэтому я, как правило, предпочитала не связываться. Однако в некоторых случаях информация выходила на поверхность сама собой, и, к моему ужасу, я очень часто оказывалась права. Выяснялось, что они знали о моей болезни, и из-за этого боялись иметь со мной дело: поручать мне какие-то дела, связанные с общественной или академической жизнью, или взять меня на работу. Это было досадно, иногда очень обидно, но порой даже полезно. Я действительно была раньше сумасшедшей, но и окружающий мир не всегда вел себя настолько нормально, чтобы стоило на него обижаться. Теперь мне предстояло самой разобраться, что к чему, а для этого мне нужно было навсегда отделаться от привычки смотреть на реальный мир сквозь очки психиатрического диагноза.
Хорошая сторона диагноза состоит в том, что он дает приемлемое объяснение действительности. Исследователь Шефф (Scheff) описал это еще в 1966 году «Теория навешивания ярлыков при психических заболеваниях». При этом он исходит из толкований действительности, свойственных тому или иному обществу или той или иной культуре, и социальных норм, возникающих как естественное следствие этого толкования. Принятое в данном обществе понимание действительности может быть правильным, но это не является обязательным условием. В прежние времена большинство людей единодушно придерживались мнения, что наша Земля — плоская. И хотя это было неправильно, все, однако, придерживались нормы, предписывающей не заплывать за край земли. Однако в обществе всегда находится кто-то, кто поступает по своему разумению. Колумб совершил кругосветное путешествие, а пациенты, страдающие теми или иными страхами, боятся выходить из дома, несмотря на отсутствие опасности. Подобные нарушения правил требуют объяснения и толкования, для того чтобы их мог осмыслить сам пациент и все остальное общество. Шефф выдвинул теорию, что нарушение установленного в обществе порядка может быть истолковано либо как нормальная реакция на экстремальные жизненные обстоятельства, либо как болезнь, свойственная самому нарушителю. От выбранного толкования зависит то, какой подход будет избран для разрешения сложившейся ситуации. Бесполезно менять существующие условия, если дело в том, что человек болен, если же дело в том, что действия данного лица были естественной реакцией на сложности повседневной жизни, то самым лучшим выходом было бы исправить ситуацию так, чтобы она больше подходила для человеческой жизни. Если меня вырвало, потому что я была в напряженном состоянии и страдала паранойей, то лучше всего попытаться меня успокоить, если же меня рвет из-за заражения сальмонеллой, то нужно бороться с инфекцией. В сущности, это не так уж и трудно — действовать в соответствии с тем или иным объяснением, главная трудность в том, чтобы разглядеть разницу.
Одна старая загадка, которая до сих пор сохраняет свою актуальность, звучит приблизительно так: Отец провожает сына в школу, но по дороге мальчик попадает под автомобиль. Он серьезно пострадал, и его отвозят в больницу. Отец сопровождает сына туда и остается ждать в приемной, мальчика же сразу везут в операционную. Подходит хирург, которому предстоит делать операцию, но, увидев мальчика, восклицает: «Это же мой сын!» Вопрос, конечно, заключается в том, как такое может случиться, и ответ, конечно же, гласит, что хирургом была мать мальчика. По сути дела, в загадке нет ничего трудного, ведь у всех детей есть два биологических родителя, а раз это не мог быть отец, то остается только один кандидат. Тем не менее, загадка работает, во всяком случае, срабатывала до наших дней, потому что очень уж непривычна была мысль о том, что хирургом может быть женщина. Разумеется, нельзя сказать, чтобы это было физически невозможно, но для большинства людей мысль об этом была так непривычна, что они не замечали самого правильного ответа. Предрассудок, гласящий, что «хирург — это мужчина», заставляет людей забывать самую простую истину, что у ребенка есть отец и есть мать, и придумывать самые фантастические альтернативы, вроде искусственного оплодотворения или о том, что отцы — это однояйцевые близнецы, женатые на одной и той же женщине. Они забывают о простом решении, потому что забыли сосредоточиться на самом существенном. Они не видят ситуацию, потому что голова у них забита предубеждениями. Подобно врачу из дежурной амбулатории, не узнавшему отчетливо выраженных симптомов пищевого отравления из-за того, что он ожидал увидеть психоз. В этом заключается опасность диагнозов, в особенности серьезных. Они так удобны для объяснения различных явлений, что их можно использовать как объяснение всего, чего угодно, даже таких вещей, которые не имеют никакого отношения к болезням. Ими может пользоваться общество, и может пользоваться сам человек.
Когда я в процессе выздоровления продвинулась до осознания того, что у меня уже нет шизофрении, и понемногу начала понимать взаимосвязь между ситуацией, личностью, выбором и его следствиями, я пережила непродолжительный период увлечения необычными и редкими синдромами. Мое воображение рисовало мне живую картину того, что я не больна шизофренией, но моими действиями управляют какие-то неведомые синдромы. Ведь к этому времени я уже понимала, что не могу сваливать вину на психоз, который раньше во всех случаях служил мне надежной и очень убедительной отговоркой, теперь же я не могла больше на него сослаться. В пять лет, выбежав на газон, ты можешь говорить в свое оправдание, что не могла прочесть, что написано на табличке, в пятнадцать лет такая отговорка уже не годится. Это я понимала. В то же время мне казалось так трудно принять мысль о том, что теперь я целиком и полностью сама отвечаю за свои решения и что мне уже нельзя оправдываться такими отговорками, как «это случилось, потому что я больна». Нафантазированные синдромы были всего лишь фантазиями. Я все время это сознавала, и продолжалось это недолго. Несмотря ни на что, я желала получить те возможности, которые связаны с ответственностью, а спустя немного я признала за собой право на ошибки, и мне уже не требовалось непременно оправдываться, перекладывая вину на диагнозы. Я делаю ошибки, потому что я человек, и такого объяснения для меня совершенно достаточно. Однако это не значит, что то же самое справедливо для всех людей без исключения.