Поэтому к идее о том, что из психотерапевтических соображений можно нарушать правила, следует относиться скептически. В качестве альтернативного решения необходимо всячески подчеркивать главенство индивидуального подхода к человеку над требованиями той или иной системы. К счастью, креативность и гибкость можно проявлять, оставаясь в рамках дозволенного, и многие их тех, кого я вспоминаю с добрыми чувствами, не боялись поступать креативно. Те, кто меня видел. У кого находилась охота сделать немного дальше положенного. Люди, которые не просиживали весь вечер в дежурном помещении, а оставались рядом с нами. Те, кто приносил с собой из дома разные вещи: книжки, музыку, материал для лепки, игры, и делился с нами своим временем и интересами. Я помню студента с отделения острых психозов, который, заметив, что я очень интересуюсь психологией, одолжил мне свою книжку из списка обязательной литературы. Это был учебник, представлявший собой введение в психологию, в нем излагались лишь общие положения и не было ничего такого, что могло бы меня напугать или смутить. Впоследствии я прочла в журнале дежурств запись, в которой он дисциплинированно и четко докладывал о своем действии: «Она проявила интерес к моему учебнику, и я дал ей его почитать, так как мне показалось, что ей это доставит удовольствие». Никаких интерпретаций, никаких попыток найти в этом что-то болезненное, а только одна объективная информация, ставящая других в известность о том, что он сделал, почему так поступил, и к какому результату, по его мнению, это действие привело. Действуя в рамках существующих правил, он, однако, проявил гибкость. Он обратил внимание на меня и на мои потребности, и поступил так, как, на его взгляд, было лучше всего для меня, стараясь сохранить между нами отношения доверия и понимания, и в то же время давая другим возможность проверить правильность своего решения? Он выбрал тогда правильное решение. Но окажись оно даже ошибочным, это было бы обнаружено. Ибо он подстраховался за себя и за меня тем, что для верности поставил об этом в известность других людей.
Таким образом, оставаясь в рамках общепринятых правил, можно поступать творчески и доброжелательно, но точно так же возможно, не нарушая этих рамок, вести себя бездушно и высокомерно. Все зависит от того, как ты относишься к людям. Некоторое время назад наше локальное отделение Службы занятости рабочей силы Aetat пригласило нас на информационное собрание, на котором те, кто уже давно сидел без работы, должны были получить разъяснения по поводу курсов АМО [2] по пяти специальностям. На этом собрании присутствовали все ищущие работы, и после общего доклада предполагалось проведение индивидуальных собеседований с тем, чтобы наилучшим образом распределить имеющиеся на курсах места и дать всем соискателям индивидуальный совет и информацию, необходимую для того, чтобы они сделали для себя правильный выбор. Казалось бы, выбран был хороший метод, при котором общая информация сочетается с индивидуальным подходом, который должен был способствовать возвращению людей к трудовой деятельности, развить их профессиональные знания и навыки. А между тем все пошло совершенно не так, как было задумано. Консультантов оказалось слишком мало для проведения индивидуальных собеседований, поэтому люди пришлось дожидаться в приемной, пока до них дойдет очередь. Собрание началось в девять утра, а к шестнадцати часам многие так и сидели, дожидаясь, когда их вызовут для собеседования. Они просидели в очереди целый день, не смея никуда уйти. Ведь если бы они ушли, то не могли бы уже попасть на курсы, не получили бы ту помощь, которая могла дать необходимый толчок их карьере. Впоследствии местная газета потребовала от начальника конторы разъяснений случившегося, но тот ответил, что не видит в этом ничего экстраординарного: ведь участники собрания были безработными, так что они ничего не теряли оттого, что просидели какое-то время в очереди (Гломдален, 26.08.2005). Или, если выразить это иначе, их время ничего не стоило, поскольку они не имели оплачиваемой работы. Тем самым, сообщение, воспринятое этими людьми, оказалось по смыслу прямо противоположным тому, что в нем изначально содержалось. Люди, долгое время остававшиеся безработными, зачастую перестают верить в себя, и им требуется всесторонняя поддержка, для того чтобы они снова могли вступить в ряды работающих. Но у тех людей, которые просидели тогда долгие часы в тесной приемной, не имея возможности распоряжаться своим временем или хотя бы пообедать, этот день, как мне кажется, оставил в душе совершенно не то впечатление, которого все ожидали. Этот день убедив их вовсе не в том, что общество хочет помочь им снова встать на ноги, а лишь посеял в них чувство собственной неполноценности. Одна из соискательниц несколько дней спустя написала тогда письмо в газету, в котором рассказала о том, что у нее в тот день были назначены другие встречи, которые ей пришлось отменить из-за очереди в приемной. Она выразилась об этом так, что у нее было такое ощущение, словно их всех запихали «в какую-то каморку, потому что такие отбросы общества, как она, должны радоваться, что их вообще допускают в помещение Службы занятости». Хотели порадовать: «пятьдесят человек, ищущих работу, получают индивидуально подобранные места на курсах по повышению квалификации», а получилось одно огорчение. Никакие благие начинания не идут впрок, если их смысл не доводится до сознания человека соответствующим благотворным способом.
И тут исследования Тупора обретают особенно важное значение: в них говорится о том, как важно для человека чувствовать, что его принимают всерьез, обращаются с ним как с человеком, а не с каким-нибудь «пациентом» или «лицом, стоящим на учете по безработице», когда в нем видят личность. В привычном для норвежца, заимствованным из латыни слове «респект», которое означает «почтение, уважение», приставка «ре-» означает «еще раз, повторно», а корень «спектаре» — «видеть, смотреть», то есть попросту «посмотреть еще раз, повторно; внимательно присмотреться». Не судить о человеке по первому впечатлению, под влиянием каких-то предубеждений, не ставить на нем печать той или иной категории. Не рассматривать человека как «безработного», «мать-одиночку» или «шизофреника», а, приглядевшись к нему повнимательнее, увидеть, что на самом деле кроется за ярлыком, разглядеть живого человека и разобраться в том, какой подход лучше всего избрать к данной неповторимой индивидуальности. Речь вдет о том, чтобы лишний раз задуматься и понять, что для нас представляется ценным, и относиться к этой ценности с тем респектом, какого она заслуживает.
Бесполезность такого растения, как роза, совершенно очевидна. Розы сложно выращивать, и уход за ними требует непомерно большого труда; для того чтобы они зацвели, их нужно укрывать от холода и вносить очень много удобрений. В нашем климате они легко погибают, так что с точки зрения экономики средства, вкладываемые в разведение роз, вряд ли можно считать надежными инвестициями. Содержание питательных веществ в них также очень низко, а медицинская ценность тоже ничтожно мала. Даже по сравнению с крапивой, которая содержит уйму железа и других полезных пищевых веществ, не говоря уже о картофеле или брюкве, розы представляют собой крайне малополезное растение. И все же я рада, что на свете есть розы. А то, что они редкие, нежные и хрупкие, делает их еще более ценными. Крапива есть всюду, куда ни глянь, она растет сама по себе, легко распространяется без каких-либо усилий с моей стороны. Если я вообще не буду ничего делать, у меня скоро весь сад зарастет крапивой. А для того чтобы вырастить хотя бы несколько роз, мне придется вложить в это много труда. Подобно доверию и дружбе розы особенно ценны тем, что их не так-то просто было взрастить. Тем, что для этого потребовалось время. И потому что они прекрасны. Розы — это красота. Изящная форма цветка, краски и аромат полезны моему сердцу. На своем языке они говорят мне, какое это чудо, что такая красота может вырасти из грязной земли на колючих кустах. Они заставляют меня вспомнить, что на свете по-настоящему важно. Так же, как это делала женщина, которая, будучи моим лечащим врачом, позволила мне погулять под дождем, а однажды бережно удерживала меня целую долгую ночь. Она мало говорила, но ее поступки говорили за нее так выразительно, что невозможно было ее не понять. Какой бы крик ни поднимали мои голоса, как бы ни орал на меня Капитан, как бы ни швыряло меня об стенки и об пол от невыносимого презрения к самой себе, я все равно слышала то, что говорили мне ее руки: ты достойна того, чтобы с тобой обращались бережно. Ты достойна, чтобы тебя жалели. Ты достойна того, чтобы с тобой возились, стараясь достучаться до твоей души. Я не верила. Я не отзывалась на это. Я продолжала наносить себе травмы. И все же я это слышала. И от этого в каком-то уголке моего сердца рождалась улыбка.