Жака, если он, конечно, выполнил свое обещание. Прощайте, виконт, и в следующий раз будьте осмотрительнее. Ваша Мадлен».
— Жак, Жак, — покачал головой Анри, — я больше не сержусь на тебя.
Слуга с уважением посмотрел на своего хозяина. Он представлял себе сцену гнева, ведь никто еще до Мадлен не позволял себе подобных выходок с виконтом Лабрюй-ером. А тот выглядел вполне спокойно и кажется, даже улыбался.
— Жаль, конечно, рубашки, такие чудесные кружева…
— Да и штаны были неплохие, — добавил Жак, разгребая пепел кочергой.
К решетке выкатилось несколько полуоплавленных пуговиц, когда-то украшавших манжеты.
— Жак…
— Слушаю, хозяин.
— Иди купи цветы.
— Цветы?
— Да.
— Какие?
— Конечно же, розы.
— Мне будет позволено узнать, для кого?
— Конечно же для Мадлен Ламартин, она заслужила их.
Жак не мог ничего понять. И, не вдаваясь в расспросы, отправился выполнять поручение.
Желания виконта временами поражали своим сумасбродством и неожиданностью, поэтому Жака трудно было чем-нибудь удивить. Он обегал пару кварталов, выбирая букет получше. А выбрать было из чего. Таким ранним утром никому из парижан в голову не приходило покупать цветы, и цветочницы только-только устраивались на своих местах. Свежие, еще хранящие утреннюю росу розы, оказались в руке Жака. Небольшой букет стягивала шелковая лента, а бумажная с золотым тесне-нием обертка нежно шелестела на утреннем ветру. Большего диссонанса чем прекрасные цветы и угрюмый Жак не существовало этим утром во всей столице. Анри поднес букет к лицу и вдохнул дивный аромат.
— Ты, Жак, глуп, но за время твоей службы, я научил тебя кое-каким вещам. И теперь ты смог бы со своим изысканным вкусом произвести фурор в высшем обществе, вздумай я переодеть тебя и представить каким-нибудь маркизом.
— Да, хозяин, это самый лучший букет, какой только можно найти в предрассветном Париже.
— Вперед, Жак! Седлай лошадей!
— Мы отправляемся к мадам Ламартин?
— Конечно к ней и именно сейчас.
— Но ведь, возможно, хозяин, ее муж вернулся.
— Меня это не тревожит, Жак. Главное, что она по-прежнему любит меня, и я смогу вернуть ее.
— Странное дело… — лицо слуги вытянулось, — после всего случившегося вы, хозяин, снова хотите встретиться с ней?
— Я не привык проигрывать, Жак. Какого черта ты стоишь, седлай лошадей.
— Но вы еще не одеты, хозяин.
— Ах, да, тогда подавай одежду.
Самолюбие Анри было уязвлено, но оставался еще шанс исправить положение. Если он сможет сейчас сломить Мадлен, то ему удастся сохранить собственное достоинство и с честью выйти из выпавшего на его долю испытания.
— Жак, скорее! — кричал Анри, сбегая вниз. Слуга уже ждал его с парой оседланных лошадей. Еще мгновение — и Анри уже восседал в седле, а его конь несся галопом по утренним улицам. Жак еле поспевал за своим хозяином.
Не успела роса высохнуть на цветках, как Анри уже был у знакомого ему дома окружного прокурора Ламартина.
— Хозяин, вы поосторожнее, — напомнил Жак.
— Не учи, — Анри и сам унимал дрожь в руках. И вновь Жак остался поджидать виконта Лабрюйера с лошадьми.
А тот выбрал место, где ограда чуть пониже, перелез в сад. Анри сумел добраться до самого дома незамеченным и притаился за кустами. Планировку он помнил хорошо.
«Так, хорошо… окна гостиной, тут спальня». Он взобрался на цоколь и опираясь на карнизы, используя скульптурные выступы, добрался до уровня второго этажа. Еще несколько шагов…
«О боже, как неудобно держаться за морду этой химеры, особенно, если у тебя в руках букет цветов!»
Анри посмотрел вниз. От высоты немного закружилась голова.
«Теперь главное — перебраться незамеченным к окну спальни. Вот оно, приоткрытое… Постель разобрана, в комнате никого…»— Какой же далекой показалась виконту Лабрюйеру та ночь, проведенная вместе с Мадлен в ее спальне! Словно прошла целая вечность.
«Странное дело, — подумал Анри, — время измеряется не часами и днями, а чувствами и впечатлениями. Можно состариться и в сущности не жить, а за один месяц возможно истратить несколько жизней».
И тут до напряженного слуха Анри долетели тихие голоса. Они доходили из-за прикрытых ставнями окон гостиной.Еще несколько шагов по скользкому карнизу, еще не успевшему как следует просохнуть после ночного дождя — и вот уже Анри
Припал лицом к жалюзи ставен, жадно всматриваясь в полутемное пространство гостиной.
У стола, спиной к нему, стоял полный пожилой мужчина. Его большая лысина тускло поблескивала, а рядом с ним, положив ему руки на плечи, стояла Мадлен. Сколько тоски было в ее глазах! Как вымаливали они прощение, но не у него, не у Анри, а у мужа, не достойного, по мнению виконта, и одного прикосновения ее мизинца.
— Не говори мне ничего, — произнес прокурор Ламартин.
Мадлен откинула голову и забросила волосы за спину.
— Да, я изменила тебе.
— Я не хочу об этом слышать.
— Но…
— И этого не надо.
— Я не смогу жить дальше, если не признаюсь тебе во всем.
— А я, дорогая, не смогу, если буду знать.
— Нет, ты должен меня выслушать.
Анри вцепился руками в завесы ставен и отступил немного в сторону. Ведь его могла заметить Мадлен. Теперь он видел только одну женщину, мужчину от него скрывал выступавший из плоскости стены алебастровый лепной пояс, обрамлявший окно. И виконту Лабрюйеру казалось, женщина обращается к нему.
— Да, дорогой, я попробовала тебе изменить и только после этого поняла, насколько сильно люблю тебя.
Ответ мужчины потонул в гуле, наполнившем голову Анри. Он качнулся и с трудом удержался на скользком карнизе.
И тут словно густой туман до слуха виконта донесся вопрос:
— Кто он? — в словах прокурора Ламартина не было злобы или желания отомстить, было простое любопытство.
— Этого я не могу тебе сказать, дорогой, мне стыдно, — Мадлен опустила взгляд.
«Ей стыдно произнести мое имя, — подумал виконт. — Если бы она изменила мужу с конюхом или садовником, то не посчитала бы нужным даже вспомнить об этом. Нет, женщины более коварны, чем я представлял раньше. Изменить мужу, а потом попытаться, признавшись ему в этом, заставить любить себя еще сильнее! Я
Недооценил Мадлен, скорее, наоборот, слишком многому ее научил за те несколько дней, когда добивался ее любви».