Из больницы никто больше не звонил, и мои мысли метались от состояния здоровья жены к текущим оперативным мероприятиям, снова возвращались к состоянию здоровья жены, и все это вместе сплеталось в невыспавшемся сознании в тягучий и тяжелый ком. И я, реально оценивая свое состояние, снова принимал во благо то, что на первую роль взяли не меня, более опытного, а Сережу Бравлинова. В настоящее время ему проще сосредоточиться на выполнении задачи.
Уже и с подполковником Ставровым дважды разговаривал, уже и Агент 2007 звонил один раз и обещал вскоре позвонить еще, и я передал все события ночи и утра в оперативный штаб, а из больницы звонков все не было. Подождав после завтрака час, в течение которого на часы я смотрел не менее шестидесяти раз, я позвонил сам.
Мне ответила медсестра с незнакомым голосом, торопливая, словно бы опаздывающая куда-то, и словно бы даже удивилась моему вопросу.
– Ольга Рустаева? В реанимационной палате. Все вокруг нее вертятся.
– А что про состояние сказать можно?
– Ничего пока не знаю. Позже звоните.
Вот и весь разговор.
Я, конечно, не дурак и понимаю, что пока сказать нечего, мне ничего не скажут, но хотя бы доброе слово, не впопыхах сказанное, услышать хотелось бы. И неужели нет там ни одной доброй души, которая хотя бы просто иногда позванивала и говорила пару фраз, пусть даже просила бы помолиться, как после звонка ночью. Я бы и еще раз помолился. Впрочем, им всем не до того. А что касается молитвы...
Я вышел на улицу и подозрительно осмотрел стоянку машин. Наши все оставались в помещении, и никто не рвался помешать мне или посмеяться надо мной. И я снова направился к «Волге», в которой была приклеена на панель иконка. Сел на переднее сиденье и посмотрел на окно барака. Отсюда ничего и никого не видно. Но меня скорее всего видно любому, кто к стеклу приблизится. Ну и пусть. Что я, как забитый школьник, всего стесняюсь. Это мое собственное дело, хочу – молюсь, хочу – ругаюсь.
Я перекрестился, и даже сделал это неторопливо, не опасаясь, что кто-то увидит это, а потом снова повторил слова единственной известной мне молитвы. А после молитвы еще долго мысленно высказывал иконке свои просьбы. И словно в ответ на мою молитву в левой руке у меня со слабым потрескиванием завибрировала трубка. Посмотрев на определитель, я убедился, что звонят из больницы.
– Слушаю, капитан Рустаев, – ответил я привычной скороговоркой.
– Вениамин Владимирович, – раздался теперь уже знакомый ночной голос. – Это опять я. Вы меня послушали, вы молились за жену?
– Я и сейчас молюсь, – сказал я негромко и даже еще раз перекрестился, не отрывая от уха трубку мобильника.
– Вот и хорошо, что вы меня послушали, – одно ее слово «хорошо», выделенное интонацией, уже стало для меня лечебным бальзамом, панацеей, и я мог предположить, что и все остальное тоже идет хорошо. – Ваши военные привезли в больницу компьютер, и под окнами автобус с антеннами поставили. Наших врачей профессор из Мюнхена консультировал, какой-то крупный специалист. По прямой связи... Через переводчика говорили, переводчика тоже ваши привезли. У нас никто немецкого хорошо не знает. Наверное, и это помогло, и ваша молитва, конечно. Может быть, даже в первую очередь... Ольге сейчас лучше. Но неизвестно, сколько продлится улучшение. Может произойти повторение кризиса. Вы молитесь почаще... И думайте о ней, ей это поможет... Она знает, что вы о ней думаете.
– Спасибо. Вы не сможете попозже позвонить, сообщить, как там дела?..
– У меня дежурство кончилось. Я уже ухожу. Но вам позвонят еще. Я попрошу. А вы молитесь. Может быть, если что-то узнаю, я сама из дома позвоню. До свидания, господь с вами.
– До свидания, – сказал я.
Не знаю, но эти нехитрые слова простой, судя по всему, женщины были теплее и добрее всех других, что я слышал при разговоре с работниками больницы. Наверное, потому, что они настоятельно требовали от меня надежды. Но мне и требование такое предъявлять не надо было, потому что, кроме надежды, мне ничего не оставалось, поскольку сам я находился в двух тысячах километров от Ольги. Мне осталась только одна возможность – положиться на бога и других людей. Все мы в современном мире обречены надеяться на других. Каждый день, постоянно. Кто-то обеспечивает подачу воды, газа, электричества в наш дом. Кто-то ведет поезд или автобус, в котором мы едем, кто-то управляет самолетом, на котором мы летим. И мы всегда доверяем этим людям, даже не зная их. Иначе нельзя. Сейчас я вынужден доверять врачам...
Сложность моей личной ситуации состояла в том, что я не просто офицер Российской армии, я – офицер спецназа ГРУ, особого рода войск. Офицер рода войск, в котором каждый человек является самостоятельной боевой единицей и должен оставаться боеспособным и в команде, и в одиночестве. То есть я должен уметь полагаться в первую очередь на себя самого. И это у меня уже в крови. Обратная сторона этой медали – недоверие к тому, в чем сам участия не принимаю. Или хотя бы не полное доверие. А теперь я должен, сам не имея возможности находиться рядом, полагаться на врачей. Это для меня трудно еще и морально.
Но я справлюсь.
* * *
Сережа Бравлинов позвонил еще через час. Как я предположил, после встречи с отставным подполковником Сапожниковым. Предположить встречу было нетрудно, поскольку до этого он звонил несколько раз с другого номера, уже осевшего в памяти. Если номер сменился, значит, подполковник привез ему обещанную трубку, которую нам предстоит проверить, и заодно проверить честность партнерских отношений Олега Юрьевича Изотова. Впрочем, честность партнерских отношений Изота мы уже имели право подвергнуть сомнению – сразу после вчерашнего инцидента со стрельбой в мента. В оперативном штабе мне уже сообщили, что с ментом ничего страшного не произошло, стреляли в него резиновой пулей, рану обработали и зашили, а самого мента уже завтра выпишут из больницы.
Больница. Больница. Одно это слово выбивает меня из колеи.
Я мотнул головой, возвращаясь в рабочее настроение, и нажал клавишу разговора.
– Слушаю, – я не назвал себя по фамилии и по званию, потому что кто-то здесь мог уже слышать мою фамилию, а Сережа должен был звонить, согласно нашему уговору, якобы к себе в бригаду.
– Вениамин. Здравствуй. Это Бравлинов.
Уже первая фраза Агента 2007 показала мне, что разговор идет контрольный. И мне следовало поддержать его тематически. Однако, оказалось, в такой разговор мне включиться трудно, потому что мысли вдруг в самый неподходящий момент по ассоциации опять перескочили от одной больницы к другой, от раненого мента к тяжелому состоянию жены, и мне пришлось усилием воли сосредоточиться и для этого выдержать паузу. Но пауза оказалась в этом разговоре кстати, поскольку я и должен был показать свое удивление этим звонком.
– Алло, – напомнил о себе старший лейтенант.
– Да, Сережа, здравствуй. Я просто не ожидал твоего звонка. И хорошо, что ты позвонил сам. Это хорошо.