Музыкальные способности Стивена, так же как и его способности к рисованию, проявились еще в раннем детстве. Лоррейн Коул однажды мне сообщила, что Стивен, когда еще едва говорил, прекрасно имитировал различные звуки. В одном из писем Коул мне написала:
Как-то Стивен, посмотрев кинофильм, записанный на кассету, изобразил одного из персонажей этого фильма, посетителя ресторана, пришедшего в ярость от плохого обслуживания. Изображая этого человека, Стивен не произнес ни одного внятного слова, извергал только звуки, сопровождая их яркой мимикой, но и эти звуки, и мимика в точности повторяли действия рассвирепевшего скандалиста, в чем мы удостоверились, посмотрев еще раз привлекший внимание Стивена эпизод.
О другом случае проявления тех же способностей Стивена рассказала мне как-то Маргарет. Стивен вместе с ней ездил на несколько дней в Японию и за это время перенял у японцев их жесты и интонации, чем так рассмешил Эндрю, приехавшего в аэропорт встречать возвратившихся путешественников, что тот едва не разбил машину.
Словом, я был прекрасно осведомлен о способности Стивена к имитации, знал я и о его любви к музыке, которая доставляла ему, пожалуй, даже большее удовольствие, чем занятие рисованием. О пристрастии Стивена к музыке прекрасно знала и Маргарет, но из одного лишнего случая его проявления (пусть даже неожиданного и яркого) она не стала бы меня срывать с места. Видно, Стивен и впрямь привел ее в удивление своей способностью к музыке, тем более что Маргарет сообщила мне и о том, что Стивену нашли опытную учительницу, некую Еву Престон, с которой он занимается раз в неделю.
Получив эту интересную информацию, я решил съездить в Лондон, приурочив приезд ко дню, в который Стивену давали урок. Со мной согласилась поехать моя родственница, Лиз Чейз, профессиональная пианистка, не только искусный практик, но и знаток теории музыки.
«Привет, Оливер!» — как обычно, поздоровался со мной Стивен, а затем поприветствовал и Лиз Чейз, которую я представил ему. Поздоровавшись с нами, он немедленно уселся за пианино и по заданию Евы Престон стал играть гаммы, а затем перешел к аккордам, начав с мажорных трезвучий. Стивен играл легко и непринужденно, весьма довольный своим занятием. Казалось, терции и квинты — интервалы Пифагорейского музыкального ряда — знакомы ему с рождения. «Этому я его не учила», — заметила Ева.
«А теперь октавы, пожалуйста», — попросила она. Стивен кивнул и радостно улыбнулся, словно ему пообещали дать шоколадку. «А теперь вместе сыграем блюз, — продолжила Ева. — Ты играй в верхнем регистре, а я буду играть в басовом». Стивен начал импровизировать в высоком диапазоне, ограничивая сначала импровизацию нижней половиной октавы, но затем, осмелев, заиграл в более широком диапазоне, а в последней импровизации поднялся до самой высокой ноты. «Импровизировать довольно легко, для этого много ума не надо, — заметила Лиз. — Если человек одарен и владеет композиционными приемами вариации, то умение варьировать является почти что автоматическим». Вместе с тем она похвалила Стивена, отметив, что он играл «с большим чувством».
Затем Стивен сыграл «What a Wonderful World». Когда он кончил играть, Ева попросила его проанализировать аккорды мелодии с позиций гармонии. Он выполнил это задание без труда. Затем Ева предложила Стивену прослушать музыкальную пьесу, после чего дать ее толкование. Подобной интерпретацией Стивен занимается на каждом уроке, пояснила она. На этот раз Ева сыграла «Traumerei» [208] Шумана. Стивен слушал внимательно, а когда Ева оставила пианино, он задумчиво произнес: «В этом музыкальном произведении рассказывается... о ласковом солнце... о весело журчащем ручье... о саде с пышными розами... о бледно-желтых нарциссах... об играющих детях».
Выслушав пояснения Стивена, я задумался. Действительно ли, слушая музыку, он «видел» картины, о которых нам рассказал (ведь Стивен не отличался ярким воображением)? Или он научился «расшифровывать» музыку, понимая, что одна, к примеру, является «пасторальной», а другая несет драматическое начало? Позже я поделился своими мыслями с Евой, и она мне сказала, что сначала ассоциации Стивена были ошибочными или эгоцентрическими, не относящимися к теме произведения, но после того как она ему объяснила, какие чувства и образы соответствуют различным по форме музыкальным произведениям, он стал лучше понимать музыку, но она полагала, что Стивен и «чувствует» музыку.
Затем Ева предложила Стивену спеть любую песню по его усмотрению. Он выбрал «It’s Not Unusual», песню, в которой мог себя по-настоящему проявить. Он пел с душевным подъемом, чуть пританцовывая и «держа» в руке воображаемый микрофон, представляя себе, что выступает в концертном зале, полном народу. «It’s Not Unusual» — коронная песня английского певца Тома Джонса, но, исполняя ее, Стивен подражал Джонсу только телодвижениями, а в голос вкладывал интонации, присущие Стиви Уандеру. [209] Я не верил своим глазам: Стивен преобразился. Его вечно набок склоненная голова неожиданно выпрямилась, обычно тусклые невыразительные глаза зажглись вдохновением, а скованность и апатия улетучились. Казалось, от аутизма и следа не осталось. Однако, закончив петь, Стивен снова ушел в себя, склонив голову набок.
Урок музыки, за которым я наблюдал, стал откровением для меня, и не потому, что я убедился в новой одаренности Стивена (случается, что человек, страдающий аутизмом, наделен разными дарованиями), а главным образом потому, что Стивен во время урока жил необычной для себя жизнью, проявляя эмоции, которых я не ожидал от него. Эта необычайность особенно проявилась во время пения. Когда Стивен пел, то казалось, он вовлекает в это занятие все свое тело со всем репертуаром движений, жестов и мимикой. Правда, для меня так и осталось неясным, подражал ли Стивен при пении известным ему певцам или сумел «войти в образ», понять замысел сочинителя. Я вспомнил, как Стивен по памяти рисовал портрет женщины работы Матисса. Тогда Стивен сумел извлечь «экстракт» из стиля художника и использовать его при работе. В то время я задался вопросом: было ли восприятие Стивена чисто зрительным или ему удалось понять манеру Матисса и его индивидуальное видение на более высоком чувственном уровне. Похожий вопрос возник у меня и позже, когда я узнал о том, что Стивен декламирует диалоги из «Человека дождя». Тогда мне казалось, что Стивен отождествляет себя с героем этого фильма, аутичным савантом, но вероятен и другой вариант: постоянная декламация одного и того же текста могла являться симптомом эхолалии. Из всех этих недоумений вытекал главный вопрос: были ли одаренности Стивена обычными «идиотическими талантами» (в терминологии Курта Голдштейна) или они являлись продуктом его рассудка, его собственной личности?
Голдштейн считает «разум» абстрактно-категориальным, концептуальным образованием и все другие его проявления называет «патологическими», «стерильными». Возражая Голдштейну, замечу, что, помимо концептуальных, существуют и другие полезные проявления разума, хотя неврологи и психологи редко вспоминают о них. Одними из таких проявлений разума являются мимика и пантомимика, позволяющие человеку выражать свои чувства, — способности, не менее важные, чем умение говорить. Мерлин Дональд [210] в своей работе «Происхождение современного разума» пишет о том, что выразительные движения человека, проявляющиеся в мимике и пантомимике, в течение миллиона или более лет служили специфическим кодом для передачи чувств, оценок, отношений к событиям и явлениям человеку прямоходящему, пока, не научившись абстрактно мыслить и говорить, он не превратился в человека разумного. [211]