Отнесли его в медсанбат — там ему сделали операцию. Зрение, к счастью, сохранилось, а руки ампутировали почти по локоть. К нам в клинику его доставили уже после операции. Раны заживали медленно. Он ходил сам не свой. Его семья жила в двух кварталах от нашего госпиталя. И он узнал, что жена его и дети живы, выстояли самое голодное время. Но он о себе не сообщил, не зная, как жена отнесётся к нему, калеке. Мы не раз беседовали с ним и убеждали его, что жена будет рада возвращению в семью мужа и отца. Но он не соглашался на то, чтобы вызвать жену.
Я попросил Наташу, санитарку, жившую в соседнем со Скобелевым доме, осторожно разузнать, что там, в семье Алексея Николаевича.
Наташа пришла в палату и сказала:
— А я, Алексей, видела твоих — Нину и ребятишек. Голодное время пережили, теперь хорошо у них…
Алексей Николаевич какое-то время молчал, а потом глухо проронил:
— Что же говорит Нина?
— Говорит, что давно от своего Алёши писем, не получает. Очень, говорит, переживаю, места себе не нахожу…
— Надеюсь, не сказала, что я здесь и какой я калека?
— Как же могу! Раз нет твоей воли на это, я разве буду встревать… Но напрасно ты так, Алексей. Нина ждёт, страдает. Позвал бы на свидание!
— А что хорошего она увидит на свидании? — с болью и даже со злобой, так не свойственной его характеру, выкрикнул Алексей Николаевич. И добавил с горечью: — Какой я теперь для жизни человек?
— Нина замечательная женщина, — продолжала Наташа, — такую поискать… Как уж она мне говорила про тебя, Алексей! Слышал бы! Лишь бы, говорила, своего Алёшу хоть одним глазочком увидеть…
— Хватит, — оборвал Алексей Николаевич, лег на койку и отвернулся к стене.
Не то что он в ней сомневался. Вспоминая их красивую, полную любви и счастья жизнь, он был уверен, что жена примет его по-прежнему. Но чувство неполноценности, сознание того, что он калека, а она, молодая, красивая, будет жить с ним из жалости, угнетало его.
Наконец нам удалось уговорить Алексея Николаевича, и мы послали его жене письмо с просьбой прийти к нам в госпиталь. Она прибежала, запыхавшись, возбуждённая и испуганная. Я завел её к себе и начал исподволь беседу. В конце спросил: «Как вы отнесётесь, если муж ваш вернётся домой полным инвалидом?»
Она сидела на краю дивана, едва дыша: была уверена, что её подготавливают к чему-то страшному. «Скажите, — тихо спросила она, — он жив?» — «Да, жив», — отвечаю. «Это правда?» — робко и с каким-то тайным испугом спросила, взглянула мне в лицо. «Да, правда». — «Ну слава богу», — облегченно сказала она и перекрестилась, хотя, как говорил Алексей Николаевич, она была неверующая.
«Где же он? Могу ли я на него посмотреть?» — «Да, можете. Но я хочу вас предупредить, что у него нет рук. Вы, пожалуйста, не испугайтесь этого и не фиксируйте на них внимания, а то ему будет тяжело».
Она стояла бледная, неподвижная, смотря в угол своими ничего не видящими глазами. Нет рук?! Как же так? Тех рук, которые так ловко и красиво умели все делать. Как же он, её бедный Алёша, будет обходиться без рук? За что же это?..
Наконец она очнулась от своих горьких мыслей и спросила: «Куда мне идти, чтобы увидеть Алёшу?» — «Никуда не надо идти. Он сам придёт к вам». Я оставил её в кабинете и сам пошёл в палату к раненому и сказал ему: «Вас жена ждёт в моем кабинете». Он быстро вскочил на ноги, бледный, слегка пошатываясь, пошёл навстречу своей судьбе.
Свидание было трогательным. Вначале Алексей Николаевич чувствовал себя очень неловко, не зная, куда девать культи рук. Но она была к нему так ласкова и заботлива, с такой нежностью гладила его голову, прижимая к своей груди, так остроумно и просто рассказывала про дела их сына, который вместе с сестрёнкой готовился встретить отца, что он даже забыл о своих руках. Она же ни разу не упомянула об этом, и только когда культя его правой руки оказалась около неё, она её нежно погладила и поцеловала. От этого поцелуя он весь как-то напрягся, невольно вспомнив о своём уродстве. «Вот что, Нина, — тихо, но твёрдо сказал он. — Подумай хорошенько. Может быть, нам лучше сразу разойтись, чтобы тебе всю жизнь не мучиться и не жалеть, что ты живёшь с калекой. Я тебя заверяю, что осуждать тебя не буду и все пойму правильно».
Она обняла его и нежно приблизила к себе. «Что ты, Алёша! Как можешь так говорить? Ведь у нас дети. А как им без отца? Ведь если они просто будут слышать твой голос, то и это большое счастье для семьи. А что касается меня, то как ты можешь во мне сомневаться? Я тебя ещё больше теперь люблю. Разве ты виноват, что с тобою случилось несчастье? Хороша бы я была, если бы друга своего в несчастье бросила. А ты разве бросил бы меня, случись со мной такое?»
Алексей Николаевич никак не ожидал такого вопроса и невольно задумался. Потом твёрдо сказал:
— Нет, я бы тебя не оставил.
— Ну вот видишь! А почему же ты считаешь, что ты лучше меня? Ты не способен на плохой поступок, а я, выходит, способна? Нет, Алёша. Мы будем жить вместе до конца.
Вскоре Алексей Николаевич выписался из госпиталя и вернулся домой. Я несколько раз встречал его и во время и после войны. Дети растут, жена работает, ему тоже в артели инвалидов нашли подходящее дело.
Мне не раз приходилось видеть, когда тяжёлый инвалид возвращался домой и жил без любви и внимания… Нередко в такой обстановке бывший воин терял интерес к жизни, спивался, опускался. Иное наблюдалось в семье Алексея Николаевича. Когда бы я ни зашёл к ним, я заставал хорошее настроение, весёлый, непринуждённый смех. Сын его не спускал с отца влюблённых глаз, гордясь им, героем войны. Они с отцом очень дружили, и он с восторгом старался своими маленькими ручонками заменить руки отца. Нина с нежностью ухаживала за мужем.
Русская пословица говорит: «На миру и смерть красна». Тем более на миру скрашиваются все несчастья. И таким миром для человека как в радости, так и в горе является прежде всего хорошая, дружная семья.