И наконец, что не менее важно, Вэнс Корлисс не был ни духовно опустошенным человеком, ни декадентом. Он казался ей свежим, здоровым и сильным, он как бы возвышался над окружающим миром, но не презирал его, Конечно, эти мысли жили в ней подсознательно. Ее выводы были основаны на чувствах, а не на разуме.
Хотя они ссорились и спорили почти беспрерывно, где-то в глубине их существ царило полное единение. Спасительная сила его юмора и какая-то суровая трезвость суждений покоряли ее. Подшучивание и серьезность отлично уживались в нем. Ей нравилась его учтивость, которая была частью его существа, а не только маской, и она с удовольствием вспоминала великодушие, побудившее его в Счастливом Лагере предложить ей индейца-проводника и деньги на обратный проезд в Соединенные Штаты. Слово у него не расходилось с делом. Ей нравилась его манера смотреть на вещи и широта его взглядов, которую она чувствовала, хотя он иногда и не умел высказать этого. По ее мнению, ум Корлисса, несколько академический и отмеченный печатью новейшей схоластики, ставил его в ряды высокоинтеллектуальных людей. Он твердо определял границу между порывом чувства и велением рассудка и, постоянно учитывая все факторы, умел не ошибаться. И вот в этом она находила его основной недостаток. Известная ограниченность исключала ту широту взглядов, которая, как она хорошо знала, была ему присуща. Ей стало ясно, что этот недостаток исправим и новый образ жизни может легко помочь ему в этом. Он был напичкан культурой, и чего ему явно не хватало, так это более близкого знакомства с реальной жизнью.
Но он ей нравился таким, каким он был, несмотря на его недостатки. И это совсем не удивительно, ибо два слагаемых дают не только сумму их, но и нечто третье, чего не было в каждом из них в отдельности. Это относилось и к Корлиссу. Он ей нравился сам по себе за что-то такое, что нельзя было определить как одну черту или сумму черт, за то неуловимое, что является краеугольным камнем веры и что всегда побеждает философию и науку. И кроме того, нравиться Фроне Уэлз еще не значило быть ею любимым.
Прежде всего Вэнса Корлисса толкал к Фроне Уэлз внутренний голее, звавший его обратно к земле. Ему не могли нравиться женщины, лишенные природной прелести и обаяния. Он встречал их не раз, и его сердце до сих пор оставалось спокойным. Хотя в нем и жило все время инстинктивное стремление к единению, то стремление, которое всегда предшествует любви между мужчиной и женщиной, ни одна из встреченных им до сих пор дочерей Евы не могла пленить его. Духовная созвучность, половая созвучность — словом, то необъяснимое, что зовется любовью, было еще ему незнакомо. Когда он встретил Фрону, голос любви властно заговорил в нем. Но он не понял того, что случилось, и счел это за притягательную силу нового и незнакомого ему явления.
Много хорошо воспитанных и респектабельных людей уступают этому зову земли. И, заставляя близких сомневаться в их здравом рассудке и моральной устойчивости, такие мужчины иногда женятся на крестьянских девушках и трактирных служанках. Те, которых постигает неудача, склонны относиться с недоверием к чувству, толкнувшему их на подобный шаг. Они забывают, что природа всегда либо создает, либо разрушает. Во всех таких случаях импульс был здоровым, только время и место оказались неподходящими и сыграли роковую роль.
К счастью для Вэнса Корлисса, время и место благоприятствовали ему. Он нашел во Фроне культуру, без которой он не мог бы обойтись, и тот целомудренный и властный призыв земли, который был ему необходим. Что же до ее воспитания и образования, то в этом отношении она была прямо чудом. Он не раз встречал молодых женщин, поверхностно судящих обо всем, но с Фроной дело обстояло далеко не так. Она, умела придавать новый смысл старым истинам, и ее толкование самых обыкновенных вещей отличалось ясностью, убедительностью и новизной. И хотя консерватор, сидевший в нем, зачастую пугался и протестовал, он все же не мог оставаться равнодушным к ее философским рассуждениям, в которых школьная наивность искупалась энтузиазмом. Не соглашаясь со многим из того, что она страстно проповедовала, он все же признавал обаяние ее неподдельной искренности и воодушевления.
Ее главный недостаток, по его мнению, заключался в полном нежелании считаться с условностями. Женщина была для него божеством, и он совершенно не мог видеть, как оно вступает на сомнительный путь. Как бы ни была хороша женщина, но если она переступала рамки приличий и игнорировала общественное мнение, она казалась ему безрассудной. А подобное безрассудство было свойственно… право же, он не мог даже думать об этом, когда дело касалось Фроны. А между тем она часто огорчала его своими неразумными поступками. Положим, он испытывал огорчение только тогда, когда не видел ее. Если же они бывали вместе, в их глазах светилась взаимная симпатия. Когда же при встрече и расставании он пожимал ей руку, она отвечала таким же крепким пожатием, и для него становилось очевидным, что в ней нет ничего, кроме добра и правды.
Она нравилась ему еще и за многое другое. Так, ее порывы и страстные увлечения всегда казались ему возвышенными. Подышав воздухом страны снегов, он оценил Фрону за ее товарищеское обращение со всеми; а между тем вначале это шокировало его. Ему пришлось по душе и отсутствие в ней жеманности, которое он раньше ошибочно принимал за недостаток скромности. Это было как раз накануне того дня, когда он неожиданно для себя поспорил с нею о «Даме с камелиями». Она видела в этой роли Сару Берна? и с восторгом вспоминала о ней. По дороге домой сердце его ныло от глухой боли, и он старался примирить Фрону с тем идеалом, который был ему внушен матерью, считавшей, что чистота и неведение — понятия равнозначные. Тем не менее к следующему утру, обдумав все это, он сделал еще один шаг к освобождению из-под влияния матери.
Ему нравились ее пышные, волнистые волосы, горевшие в лучах солнца, и отливавшие золотом при огне. Ему нравились ее изящно обутые ножки и сильные икры, обтянутые серыми гетрами, которые в Доусоне, к несчастью, были скрыты длинным платьем. Ему нравилась ее стройная, сильная фигура. Идти с ней рядом, соразмеряя свой шаг с ее шагом, или просто видеть ее на улице или в комнате было наслаждением. Радость жизни бурлила в ее крови и чувствовалась в каждом мускуле и в каждом изгибе ее тела. И все это нравилось ему, и больше всего изгиб ее шеи и рук, сильных, крепких и соблазнительных, наполовину скрытых широкими рукавами.
Сочетание физической и духовной красоты действует неотразимо на нормального мужчину. Так было и с Вэнсом Корлиссом. Из того, что ему были по душе одни качества Фроны, совсем не следовало, что он высоко ценил другие. Она нравилась ему за все вместе, ради самой себя. А последнее значило, что он любил ее, хотя сам и не сознавал этого.
Вэнс Корлисс постепенно приспосабливался к жизни на Севере, и оказалось, что многое далось ему без труда. Хотя сам он был неизменно корректен, он скоро привык к крепким выражениям других, даже в самом веселом разговоре. Керзи, маленький техасец, который иногда у него работал, начинал и кончал каждую фразу добродушным пожеланием: «Будь ты проклят!» Этим же восклицанием он выражал удивление, радость, огорчение и все прочие свои чувства. В зависимости от высоты тона, ударения и интонации это выражало всю гамму человеческих переживаний. Вначале это было для Корлисса постоянным источником раздражения и отвращения, но понемногу он не только примирился, но даже привык и ждал с нетерпением очередного проклятия. Однажды в схватке собака Керзи потеряла ухо, и когда юноша наклонился к ней, чтобы увидеть рану, то сочетание нежности и сочувствия в его «Будь ты проклят!» было прямо-таки откровением для Корлисса. Не все плохо, что исходит из Назарета, глубокомысленно решил он и, как некогда Джекоб Уэлз, в соответствии с этим пересмотрел свою жизненную философию.