Из статьи Б. Жукова
[«Врач народа», еженед. журнал. 28.01.2003]
* * *
Горит ли у нас линолеум, оказывается, никто не знает
А. И.: «Это плохо. Надо знать! И когда последний раз проводили инструктаж, я просил ту дверь открыть. Тут две двери, я просил ту открыть. Вот сейчас вот тут что-нибудь вспыхнет — и вы погибли, потому что вал в одну дверь невозможен. Ни черта та дверь не открыта! Потому что у нас православие и народность… Мы отличаемся тем, что никогда ничему не учимся. И на грабли — знаем, куда наступать. Ну, проверь, проверь! Надо 10 раз сказать, чтоб она была открыта. В ответ 10 раз услышишь какую-нибудь галиматью на тему о том, почему она не открыта».
С. 189
* * *
«Собрать деньги больному ребенку!» — это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют.
А. И.: «Здесь <у нас> пересаживают костный мозг. И аутологичные стволовые клетки, и аллогенный костный мозг, и аллогенный неродственный. Последнее — дело, конечно, тяжелое, результаты тяжелые. Все-таки таких броских, ярких успехов, которые есть при обычной химиотерапии, аллогенная неродственная трансплантация дать не может. Эти больные все-таки инвалиды, они привязаны к месту трансплантации. Очень много об этом шумят в газетах, материал хлесткий, журналисту ничего не надо, кроме того, чтобы его материал был с желтизной. К сожалению, трансплантации за границей — почти все детальны, потому что тот, кому пересадили костный мозг, должен жить там, где пересадили, он должен жить у тех врачей, которые его знают и донора знают <выделено автором>. При миелоидных лейкозах надо от донора, того же, повторно переливать лимфоциты, но для этого надо быть с ним вместе. И все эти газетные репортажи: Собрать деньги больному ребенку! — я их не читаю, это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют. Вот и все! Трансплантационная результативность лечения за рубежом вообще ни в какое сравнение не идет с домашней. Техника-то одна и та же: чего там! — забрал костный мозг у донора, влил в вену реципиенту. Это очень простая манипуляция. А сложности выхаживания обычно не описываются. Поэтому за бугром мы всех теряем, как правило. У меня в памяти, может быть, один или два случая успешной пересадки, остальное все плохо».
С. 298
А. И. Воробьев о соратниках
Когда гепарин появился при инфарктах миокарда — все были против
А. И.: «Орали со всех сторон, что гепарин увеличивает частоту разрывов сердца. Ну, у них в башке ведь, как раньше лечили? — Покой. Лежит на спине начальник 4-го Главка, членкор Академии Петр Иванович Егоров, будущий государственный преступник <в 1952 арестован по „делу врачей“>. Лежит на спине с инфарктом. Во сне повернулся. Сестра тормошит: „Петр Иванович, Вам нельзя поворачиваться!“ <по старой методике необходимо было лежать неподвижно на спине три недели>. Он с проклятьями ложится на спину. Вот, как лечили. А тут — гепарин!»
С. 333
* * *
Не лежать на спине!
А. И.: «Я пытался договориться с сестричками: давайте попробуем поработать над больными, которым мы обеспечим лежание на животе. Ведь обратите внимание: ни одна скотина не спит на спине, ни одна! Корова может лечь на спину? Никогда. Кто может? Кошка — никогда, собака — никогда. Только человек лежит на спине и гарантирует гипостатическую пневмонию. Только человек! Рылом вниз неудобно лежать, но надо ему помочь. Это целая индустрия поворотов, лежания на животе, тренинг конечностей. Я помню Виктора Сергеевича <Шавлохова, хирурга ГНЦ> — слава Богу, его Бог наградил физическими данными тоже. Помню, как он армянку перевернул на пузо, у которой был пролежень размерами с две ладони, а мешок пролежневый вмещал Витину ладонь, это был сплошной гнойник. Он ее перевернул, и больше ничего! Перевернул на пузо, и она выздоровела. Не все, конечно, так, это я рассказываю анекдот, что она прямо сразу выздоровела. Не сразу, но благодаря этому.
Если бы нам придумать такую вещь: у больного агранулоцитоз, и мы ему прибинтовываем на спину теннисный мяч. И он лишается возможности лежать на спине. Раз не будет лежать на спине, количество пневмоний должно резко пойти на убыль. Ведь они все в известной мере ателектатические, воспаление легких без ателектаза <спадение альвеол> не может быть».
С. 361
* * *
Ювелирный разрез хирурга-архиепископа
А. И.: «В Ташкенте работал хирургом Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (1877–1961), о котором говорили, что он боится крови. Знаете, такой странный хирург, который боится крови. Потому что его операции были бескровными. Но этот бескровный хирург мог делать следующее. Дай мне тетрадочку.
Голос: До какого листа разрезать?
А. И.: До 8-го. Раз! Считайте. Теперь до 11-го. Раз! Считайте.
Вот так он работал. У него умерла жена, и он ушел после этого в религию. Он стал служителем в церкви, продолжая оперировать. Ну, власть терпела, терпела, наступили замечательные 1930-е годы, совершился государственный переворот от большевизма к сталинизму. В 1927–1928 годах большевики были ликвидированы, в 36-м году последние были расстреляны. Те <из оставшихся>, которые себя таковыми называли, были палачами, но не большевиками. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий отправился в Красноярский край, на север, осваивать тундру. Ну, как-то он остался живым, а книга вышла, она была переведена на практически все ведущие европейские и азиатские языки. Это „Очерки гнойной хирургии“».
С. 749
* * *
С. С. Халатов (1884–1951): «Пьян да умен — два угодья в ём»
А. И.: «А сказал это Семен Сергеевич Халатов, заведующий кафедрой патофизиологии в 1-м Меде. Классик работ по атеросклерозу, патофизиологии атеросклероза. Но поскольку он был совершенно выдающийся ученый, его надо было сожрать. И его подловили на том, что он был несколько перегружен на работе. Он говорит: „Ну, что, ей-Богу, что вы пристали? Пьян, да умен — два угодья в ём“. Абсолютно выдающегося ученого, конечно, прогнали, ну, именно за выдающееся, а не за водку. Классические работы по атеросклерозу — это Халатов, Аничков».
С. 757
* * *
Б. Б. Коган (1896–1967) [40] и А. Л. Мясников (1899–1965) [41]
А. И.: «Есть два рода лекций — очень толковые, сильные — по плану, такие читал Борис Борисович Коган. И есть импровизационные — это Плетнев, Мясников, Кассирский… При том, что, когда вы проверяете фактологию, то в импровизационных лекциях фактологии гораздо меньше. Они проигрывают по фактологии, но невероятно выигрывают по эмоциональной зарядке слушателей. Они усваивают из лекций, это было просчитано, в районе 50 % материала. А почему они слушают? Они заряжаются той эмоциональной частью, которая только в лекционном курсе и передается. Она не передается в чтении. Чтение — это другая информация, гораздо более важная, но не конкурирующая. Это разные вещи. Хотя и там, и там цель одна — донести до слушателя некую продукцию, информацию. У людей работа идет по ассоциации. <…>