«Крошечный домик» оказался виллой, занимавшей добрую треть небольшого атолла. По роскоши и излишествам эта вилла вполне могла принадлежать римскому императору времен упадка. Белые колонны подпирали массивный портик, от колонн к океану спускалась мраморная лестница, нижние ступеньки которой омывал прилив.
Бнург побежал по лестнице вверх, но неожиданно заскулил и поджал лапу, уколотую шипом. Ступеньки были покрыты живым ковром из роз, причем розы были явно не фантомного происхождения. «Какой идиотизм!» — подумал Бнург и с досады превратил все розы в кактусы.
У входа стоял огромный гаваец с широким, явно турецким ятаганом за поясом. Дымла плохо знала историю и смешивала эпохи смелее голливудских режиссеров. Привратник с удивлением покосился на пса, потом на океан и опять на пса, соображая, откуда он взялся, и, с чувством размахнувшись, попытался пнуть Бнурга. Пес мимоходом цапнул гавайца за икру и вбежал во дворец.
Проскочив под ногами у изумленных слуг, Бнург вбежал в огромный зал и от неожиданности поджал хвост. Такого великолепия видеть ему еще не приходилось.
Похоже, Дымла, мало склонная к лукавому мудрствованию, заимствовала весь интерьер у царицы Клеопатры. Сама она полулежала у трона на мягких атласных подушках, а два красавца-атлета почтительно обмахивали ее опахалами на длинных рукоятках.
Заметив подбежавшую к трону собаку, Дымла приподняла холеную руку и жестом, полным царственной небрежности, указала Бнургу место возле себя. Она была в прозрачном шелковом хитоне, почти не скрывавшем роскошного тела ухоженной, избалованной вниманием женщины.
Пышные груди с темными сосками, красивый плоский живот, чуть полноватая нога, согнутая в колене — вся внешность и поза Дымлы дышали томной негой и спокойствием. Ее широкоскулое лицо с большими, словно под углом прорезанными глазами, вздернутым носом и пухлыми губами не выражало ничего, кроме лени. Впрочем, Бнург слишком хорошо знал свою жену, чтобы доверять первому впечатлению.
— Пр-ривет! Рад тебя видеть! — Бнург вильнул прямым как палка хвостом, доставшимся его форме от мамы-овчарки. А за квадратную мощную морду и густую жесткую шерсть надо было сказать спасибо папе-ризену.
— И я тоже… рада, — сказала Дымла.
При этом Бнургу почудилось, что она слегка от него отодвинулась.
— Я купаюсь в пруду, и блох у меня нет. Во всяком случае, не больше, чем положено, — с обидой сказал Бнург.
— Я не знала, что ты на Земле, — лениво произнесла Дымла. — Давно ты здесь?
— Около двадцати циклов. А ты? Дымла слегка приподняла брови.
— Чуть меньше. Оказывается, мы все время были рядом и ни разу не встретились — вот загадка.
— В Иллюзорном мире случаются вещи и более странные. Здесь можно жить в одной капле молока, и не будет тесно… Рр-ав! — сказал Бнург, невольно следя глазами за мерными взмахами опахала на длинной рукояти. Его верхняя губа помимо его воли ползла вверх, обнажая клыки.
— Тебя что-то беспокоит? — спросила Дымла.
— Палка, — смущенно пожаловался пес. — Ничего не могу с собой поделать.
Дымла подала знак слугам, и они исчезли.
— Давно ты в этой форме?
— Давно.
— И не меняешь?
— Очень редко.
Бнург почувствовал на себе ее сострадательный взгляд.
— Вот уж не думала, что тебе так мало нужно. Когда-то ты подавал большие надежды…
— Каждому свое. — Бнург с вызовом почесался задней лапой. — Сама понимаешь, захоти я такой дворец и десяток дуболомных фантомов — они бы появились тотчас же.
Дымла распустила пышные волосы, и они рассыпались по плечам. Мальчик лет четырнадцати подошел бесшумно и поставил столик с фруктами и красным вином. Дымла взяла бокал.
— Выпьешь за встречу?
Пес понюхал бокал и поморщился.
— Как ты неотесан, — вздохнула Дымла. — Ну уж от этого-то ты не откажешься.
Подошел еще один мальчик и поставил рядом с Бнургом миску, в которой лежала большая говяжья кость с остатками мяса и восхитительной беловатой жилой. Пес с подозрением обнюхал ее: все фантомные кости обычно отвратительны на вкус, но эта была очень даже ничего — значит, настоящая.
Услышав, как он с треском разгрызает кость, Дымла усмехнулась. Она взмахнула рукой, и тотчас в зале возник (водный мужской хор во фраках с галстуками-бабочками и грянул «Из-за острова». Бнурга уже не удивляло, что вся прислуга во дворце состояла только из мужчин. Женские фантомы Дымла не любила. После хора появились два абрека в белых черкесках, лихо исполнившие танец с кинжалами. Под конец один из абреков разогнался, упал на коле-пи и по гладкому мрамору подкатился прямо к своей госпоже. Бнург ревниво зарычал. Дымла удивилась было, но сообразила, что он охраняет кость.
— А где твой романтический герой? — поинтересовался Бнург, убедившись, что его лакомству ничего не грозит.
Дымла вздрогнула. Почуяв ее грусть, лихие абреки и мужской хор растаяли в воздухе.
— А ты откуда знаешь про него? — подозрительно спросила она. — Это, конечно, Лирда проболталась? Девчонке совершенно нельзя доверять секретов.
— Ты уходишь от темы…
— А ты бестактен. Но все равно… Ты хотел знать, где мой герой? Так вот, я его убила.
— Как это? — недоверчиво переспросил Бнург.
— Ты что, не знаешь, как убивают? Весьма странно слышать это от собаки… Стерла в порошок, уничтожила, разрушила. В конце концов, это был всего лишь жалкий фантомишка. — В голосе Дымлы прозвучала горечь.
— Не переживай особенно. Любовь к фантому не то чувство, на которое стоит делать ставку, — успокоил ее Бнург. Он никогда не умел успокаивать жену и всегда говорил что-то не то. Так произошло и на сей раз.
Неожиданно Дымла всхлипнула, да так жалобно, что пес едва не подвыл ей.
— Вначале у нас было все так хорошо, я даже закрывала глаза на его недостатки… Подумаешь, заикается, одна нога короче — я ведь сделала его случайно, совсем не ожидала, что получится, — сказала Дымла сквозь слезы. — А он меня бросил, влюбился в какую-то библиотекаршу, пухлую, страшную… как крашеная подушка. И знаешь, как он мне это объяснил? «Видишь ли, милая… Для меня наши отношения были лишь стартом, это не могло продолжаться вечно». Выслушать такое от фантома! Я вспылила и рассыпала его, потом, конечно, пожалела, да сделанного не воротишь.
— А восстановить никак нельзя? Плевое же дело, удивился Бнург.
— Зачем? — Дымла улыбнулась, слезы у нее почти высохли. — Мне даже нравится чувствовать себя несчастной. Я поняла одну важную вещь: романтический идеал — это быть несчастной, но не сильно, а чуть-чуть, чтобы внутри была загадка.
— Для меня все это как-то непонятно: эти твои метания, страдания… Тебе не кажется, что ты попала под власть запретных чувств?